Избранное - [45]

— Ну а вам почему он нравится?

— Потому что его не надо гладить, — сказал Фелипе. — Постираешь рубашку, повесишь на плечики, и готово. Пижон так объяснял.

Рауль, доставая сигареты, в упор посмотрел на Фелипе.

— Я вижу, вы очень практичный человек, Фелипе. Но можно подумать, что вам самому приходится стирать и гладить белье.

Фелипе покраснел и поспешно взял предложенную сигарету.

— Не подтрунивайте надо мной, — сказал он, отводя глаза. — Но нейлон для путешествий…

Рауль кивнул, помогая Фелипе выйти из затруднительного положения. Да, конечно, нейлон для путешествий…

XXII

Лодка, в которой сидели мужчина с мальчиком, приближалась к правому борту «Малькольма». Паула и Клаудиа помахали рукой, и лодка подошла ближе.

— Почему вы здесь стоите? — спросил мужчина. — Что-нибудь сломалось?

— Загадка какая-то, — сказала Паула. — Или забастовка.

— Какая там забастовка, сеньорита, не иначе как что-то сломалось.

Клаудиа открыла сумочку и показала две банкноты по десять песо.

— Сделайте, пожалуйста, одолжение, — сказала она. — Сплавайте к корме и посмотрите, что там такое происходит. Да, на корме. Посмотрите, нет ли там начальства и не чинят ли там что-нибудь.

Лодка стала удаляться, а мужчина, явно смущенный, не произнес в ответ ни слова. Мальчик, следивший за якорным линем, быстро стал его выбирать.

— Мысль хорошая, — сказала Паула. — Но как все это нелепо! Посылать кого-то шпионить, просто абсурдно.

— Не менее абсурдно, чем угадать среди возможных комбинаций из пяти цифр одну определенную. В этой абсурдности есть своя закономерность, хотя, возможно, я становлюсь похожей на Персио.

Пока она объясняла Пауле, кто такой Персио, лодка удалилась от «Малькольма», и лодочник ни разу не обернулся; Клаудиа почти не удивилась этому.

— Поражение astuzia femminile [64], — сказала Клаудиа. — Дай бог, чтобы наши рыцари принесли новости. А вы оба довольны своей каютой?

— Да, очень, — ответила Паула. — Для такого маленького судна каюты просто прелестны. Но бедняжка Рауль скоро пожалеет, что решил путешествовать вместе со мной, ведь он олицетворение порядка, в то время как я… Вы не находите, что разбрасывать вещи где попало — одно удовольствие?

— Нет, но ведь мне приходится вести дом и заботиться о ребенке. Порой… нет, думаю, я все же предпочитаю находить комбинации в ящике для белья.

— Рауль расцеловал бы вам ручки, если б услышал, — рассмеялась Паула. — Сегодня утром я, кажется, почистила зубы его щеткой. А бедняжка ведь так нуждается в отдыхе.

— К его услугам пароход, здесь даже слишком спокойно.

— Не знаю, я вижу, как он беспокоится, его раздражает эта история с кормой. И, говоря откровенно, Клаудиа, Раулю не очень сладко придется со мной.

Клаудиа почувствовала, что за этой настойчивостью кроется желание сказать что-то еще. Паула не слишком интересовала ее, но все в ней вызывало симпатию: и манера моргать, и резкие движения, когда она меняла позу.

— Вероятно, он уже давно привык к тому, что вы пользуетесь его зубной щеткой.

— Нет, именно щеткой-то и не пользуюсь. Я теряю его книги, проливаю кофе на его ковер… но вот зубной щеткой не пользовалась до сегодняшнего утра.

Клаудиа молча улыбнулась. Паула замерла в нерешительности, затем махнула рукой, словно отгоняя от себя муху.

— Может, лучше, если я скажу об этом сразу. Мы с Раулем просто большие друзья.

— Он очень славный молодой человек, — сказала Клаудиа.

— Так как на пароходе никто или почти никто этому не поверит, мне бы хотелось, чтобы хоть вы знали об этом.

— Спасибо, Паула.

— Это я должна быть благодарна за то, что вас встретила.

— Да, иногда бывает… Я тоже порой испытывала благодарность лишь за чье-то присутствие, чей-то жест, даже за молчание. Или за то, что можешь сказать, поведать самое сокровенное, чего не доверила бы никому на свете, и сделать это так же просто…

— Как подарить цветок, — сказала Паула, слегка коснувшись руки Клаудии. — Но мне нельзя доверяться, — прибавила она, отдергивая руку. — Я способна на всякого рода гадости, неизлечимо подла сама с собой и с окружающими. Бедняга Рауль терпит меня до поры до времени… Вы не можете себе представить, какой он добрый, понятливый, должно быть потому, что я не принадлежу ему; я хочу сказать, что существую для него лишь в плане интеллектуальном, если можно так выразиться. И если в один прекрасный день мы случайно окажемся в одной постели, думаю, на следующее же утро он почувствует ко мне отвращение. И не будет первым.

Клаудиа повернулась спиной к борту, стараясь спрятаться от уже сильно припекавшего солнца.

— Вы мне ничего не скажете? — угрюмо спросила Паула.

— Нет, ничего.

— Может, так даже и лучше. Зачем я буду вас обременять своими заботами?

Клаудиа почувствовала в ее тоне раздражение, досаду.

— Мне кажется, — сказала она, — задай я вам какой-нибудь вопрос или сделай какое-то замечание, у вас родилось бы недоверие ко мне. Полное и жестокое недоверие одной женщины к другой. Вы не боитесь делать признания?

— О, признания… Но это вовсе не было признанием. — Паула погасила едва закуренную сигарету. — Я всего лишь показала вам свой паспорт, я страшно боюсь, что меня примут не за ту, кто я есть, что такой человек, как вы, лишь по нелепому недоразумению симпатизирует мне.