Избранное - [9]

Холодно, холодно, холодно, холодно…

Вечер приходит — и вот, опять

Я отправляюсь ко сну, утомлён,

Холод оставив прихожей, в вороте.

Снятся всю ночь путевые столбы.

Как бы и мне умереть на вокзале,

В Томске, и в нём похороненным быть.

Чтоб на могильной плите написали:

«Он похоронен в любимом городе».

Всё. И не надо ни дат, ни имён.

Створки

Что за странный трагичный стиль, да

что за «сос» соловьиной трелью —

застрелилась вчера Матильда

из-за глупого ожерелья.

Я в кармане упрятал дулю,

и помог ей пропасть за стразы.

Я ей выдал наган и пулю,

и сказал, как стрелять, чтоб — сразу.

А потом, открывая ставни,

чтобы выйти в окно за нею,

осознал вдруг, что мой состав не

долговечен, я каменею,

костенею и целых десять

лет уже не могу остаться

сам с собой, вечно кто-то здесь, и

носит робу из ассигнаций,

ожерелье из фианита

и всё время в упрёк мне ставит

то, что всё ещё не открыты

и не пройдены

ставни.

Мука́

Знавал я барышню одну.

С весны знавал и по весну.

Она умела хорошо

Косить большой косой.

И я теперь босой.

Заплечный у меня мешок,

Удобный. Но пустой.

Знавал я барышню, знавал,

Она любила жернова,

И скошенное молотить

Любила, и молоть.

Взахлёб дрова колоть.

Любила смерть носить в груди,

Так укрощая плоть.

Знавал я барышню, она

Любила, будучи пьяна,

Бросать муку, в глаза бросать —

Обидные слова.

И думала — права.

Слезились от муки глаза,

Трещала голова.

Знавал я барышню, и ей

Я посвятил так много дней —

Ужасных дней — и все собрал

В мешок пустой тоски.

Собрал свои куски.

Муки с лица сметать не стал,

Чтоб не забыть муки.

И отправляясь на вокзал,

Себе задумчиво сказал:

«Она измучила меня,

Почти лишила сил.

Был каждый день не мил…

Но мало кто бы смог понять,

Как я её… убил».

Контрастная радость

Вот осень и ливень! Вот осень и ливень!

Вот город промок и закутался в плед!

А мы ещё живы! А мы ещё живы!

Сидим у канала и времени нет!

Мы спорим, зонтами друг-дружку толкаем,

и снова, и снова в канал головой

мы падаем вместе. Погода такая,

что я точно знаю: сегодня — живой!

Сегодня живой! Ветер сносит границы.

Сегодня живой! Крыша явно течет.

Мне снятся потоки, и осень мне снится,

глаза открываю — и вот они, вот!

(А флигель соседней судьбы разорённой

скрывает глаза, пальцы на косяке;

там тесное время в проёме оконном,

и выбита твердь из-под ног, словно скейт;

там сгублено детство и юность убита,

расцвет, увядание — всё там комком;

там загнанный зверь, напряжённо хрипит он.

Я не о тебе говорю.

— А о ком?)

Правильный взгляд

Город весь перевёрнут!

Улица вверх тормашками!

И по облачной чёрной

споро плывём вразмашку мы!

К рюмочной на «Грибанале»

стекаемся ртутной массою!

Улицами сигналят

автомобили безглазые!

В шахматы время раскатано!

Удачная вышла партия!

Снова ты спрятана.

Снова один на карте я.

Смотрит камера слежения

между гранитных курганищ, как

перекрывая движение,

сонно бреду на Аничков.

В брюхе фонарного ада я

выпрыгиваю из свитера,

прыгаю вниз и падаю

в облачный омут Питера.

Улица выше всех.

Прямо с моста и вверх.

Принципиальный мир

В городе солнца, как только погаснет закат,

общее счастье царит, не взирая на вьюгу.

В городе солнца, уютном, как песня сверчка,

каждую зиму красивые любят друг друга.

Если же вдруг им тесны оболочки квартир,

сразу — весна, что приходит всегда очень скоро.

Сладостным, пьяным теплом наполняется мир,

и одаряет потоками щедрыми город.

Чтобы — в движение, чтобы — достроить уют.

В мощных машинах, добравшись до самого края,

люди работают, город себе создают,

каждое лето его горизонт расширяя.

В небо взлетают высотки — вот это размах! —

город прекрасный идёт по безликой планете.

В этих точёных, красивых, просторных домах

каждую осень рождаются страшные дети.

Гро-за

Ах, какой дождище.

Даже этот нищий

духом городишко

жадным стал ведром.

Вспышка! Снова вспышка!

Гром! И снова гром!

Ах, гроза какая.

Стены протекают.

Протекает крыша,

в голове погром.

Полной грудью дышит

не уснувший дом.

Выгибая выи,

только люди злые

недоумевают —

слишком любят чад.

А дома на сваях

радостно урчат.

Призраком пернатым

ты опять одна там?

Ты опять не веришь

никому, нигде.

Но, по крайней мере,

ты добра к воде.

Вспышка! Снова, снова!

Никакого слова

ты уже не сможешь

наделить добром.

Ток течёт по коже.

Гром. И снова гром!

Колыбельная

…такие-то дни ни за что не прожить живым.

Весна, лето, осень, зима — никакого проку.

Как будто виски отрываются от головы,

и голому мозгу холодно и одиноко.

Огромные птицы — стеклянные головы глаз,

огромные крылья и клювы — ковши, не иначе, —

вслепую следят за нами, как будто нас

нельзя отпускать никуда из картонных пачек.

…такие-то дни изгибался в больной изгиб,

метался в бреду на горячей пустой постели.

Летели по ветру горящие листья-виски,

и тайные страхи, пылая, на них летели.

Изгиб доходил до излома, болел излом,

и, будто бы жаль становилось на миг меня ей —

слепая тоска укрывала меня крылом,

и нежно баюкала, к вечному сну склоняя.

Бесконечность

Я сегодня сумел измерить

бесконечность, и вот вердикт:

это просто такие двери,

из которых я уходил;

уходил, и кому-то больно

было на пожизненный срок.

Бесконечность — прямоугольна.

Закрывается на замок.

Испуганная принцесса

Сканирую город всевидящим оком

(сейчас ещё гордости полный музон бы):

шагают по городу бодрые зомби;

повсюду петарды, и ленты из окон.