Избранное - [60]

Тенистые аллеи привели нас к эстраде, окруженной огромной толпой. На эстраде играл оркестр в довольно полном составе. Среди нескольких тысяч слушателей я не заметил ни одного плохо одетого человека — ни мужчины, ни женщины. Большинство мужчин были из числа мелких торговцев или рабочих, но все они были так опрятно и хорошо одеты, как у нас редко одеваются самые видные торговцы по большим праздникам, а женщины и особенно девушки были одеты даже с претензией на элегантность, что, впрочем, не очень им идет. Миловидных девушек много, но красивых — ни одной; все тоненькие, хрупкие, бледные, узколицые, большинство в наглаженных блузках, подпоясанных кушачком, что скрывает их и без того слабо развитые формы. Говорят, что нью-йоркские девушки кокетливы. В чем состоит их кокетство — один бог знает! Видно, американцы это улавливают. Я же не понял, как не понимаю и то, в чем состоит кокетство между некоторыми животными. Видишь, двое животных встретились, поглядели друг на друга, и не замечаешь ни единого нежного звука или ласкового движения, — мускул не дрогнул на их мордах; просто обошли друг друга, посмотрели и хоп! — подружились. Для меня встреча американца с американкой ничем от этого не отличается: встретятся, мужчина пролает что-то грубым голосом, женщина тоненьким, и ни один мускул не дрогнет на их лицах. Если это называется кокетством, то что же говорить о парижанках? Американки действительно держат себя свободно, но свобода эта, которая проявляется в манере одеваться, держать себя, наконец, в походке, кажется европейцу какай-то странной, а посмотришь на физиономию — и не знаешь, что и думать. Во всяком случае, я с первого взгляда не мог решить: девушки, которых мы встречали в парке, из порядочных или из «тех», и скорее причислил бы их к последним, если бы не видел, что они вертятся возле своих мамаш, отцов и братьев. Женщина пользуется в Америке большим уважением. Отношение мужчины к женщине представляет собой печальный остаток рыцарского отношения к нежной и беззащитной даме. Но современная американка считает, что она имеет неотъемлемое право на уважение со стороны каждого мужчины, она не пытается завоевать это уважение кротостью и женственностью в каждом отдельном случае, а требует его, подчас с насупленным видом. Попробуй только не уступи ей тотчас место в вагоне, трамвае, омнибусе или на пароходе, она окинет тебя уничтожающим взглядом и даже пробурчит себе что-то под нос. Иное дело европейская женщина! Она в подобном случае — каким бы ты ни был недогадливым или нелюбезным — устремит на тебя такой ясный, сдержанно умоляющий взгляд, что ты не только место уступишь, а готов будешь на руках ее носить (кто б мог подумать!..).

В понедельник, после завтрака, мистер Неделкович, бросив свою работу, взялся познакомить нас с городом. Мы поднялись на высокий деревянный окружной мост, по которому постоянно снуют поезда, сели в вагон такого поезда и понеслись над улицами, над головами пешеходов, а подчас и над крышами домов. Разумеется, увидеть что-либо было очень трудно: перед глазами, как в калейдоскопе, крутились верхние этажи домов и бесконечные прямые улицы, мелькали широкие площади, тянулись просторные парки… и снова — здания, снова — улицы; все это вперемежку с дымом, паровозными гудками и никому не нужными указаниями и объяснениями Неделковича. Кое-где в открытых окнах верхних этажей я видел нью-йоркских жительниц, разлегшихся неглиже у окон, в качалках, с газетами в руках. После часового стремительного полета, который напомнил мне прогулку с Хромым Бесом, мы остановились у главного нью-йоркского резервуара, снабжающего город водой. Дно этого резервуара показалось мне не слишком чистым, потому и вода попахивала застоявшейся колодезной водицей. Мы были на высоте, с которой… ничего не было видно. Затем мы пересели на трамвай, и дядюшка Неделкович отвез нас в парк, где еще не был убран мусор, оставленный вчерашней воскресной публикой. Здесь он посоветовал нам подкрепиться завтраком, что мы и поспешили сделать… Когда мы спускались к станции, чтобы ехать обратно в гостиницу, мы увидели железнодорожную линию, по которой в этот вечер нам предстояло отправиться в Чикаго. Но неужели это Hudson River? Неужели это американский Рейн? Под нами, извиваясь, текла речка с заросшими берегами, по которой плыло больше всякого мусора и нечистот, чем пароходов и барок. На обратном пути ничего особенного нам на глаза не попалось. Из памяти у меня не выходит только одна встреча: когда мы по каменной лестнице спускались к реке, я увидел сидящих на ступенях ребятишек. Они делили и складывали в шапки зеленые яблоки; за несколько центов они готовы были насыпать мне полные пригоршни, но я взял только несколько штук. Вскоре нам повстречалась американская семья, и девушка, по-видимому, дочь, довольно хорошенькая, обратилась ко мне так, будто век была со мной знакома: «young man[59], — сказала она, — не ешьте эти яблоки, заболеете». Эта простота в обращении меня подкупила, и я отнес ее к положительным сторонам американцев, хотя в Европе подобное обращение девушки к незнакомому мужчине сочли бы за вызов.