Избранное. Из гулаговского архива - [37]

— Вы же меня и натолкнули… Вы! — пальцем, похожим на красную толстенькую морковку, он указывал на бесцветного длинного интеллигента.

— И вы! — морковка устремилась на молчавшего до сих пор человека среднего роста, среднего лица. В лице было примечательно только то, что оно было совсем плоское, с длинным плоским носом.

Плосколицый сидел. Теперь, с хорошо разыгранным, как мне показалось, удивлением он поднялся со стула.

— Я? Опомнитесь! Разговор наш имел чисто академический характер. Я просто сказал, что покойник решил бы вопрос по-своему, никого бы не спросил, что он припугнул бы тем, что у нас имеется, буржуазные правительства. Но не так бы он припугнул, как припугнули вы. Вы никого не испугали, а открыли все карты. Теперь вы пытаетесь свалить свою вину на каких-то отдельных членов ЦК, на что-то вас «натолкнувших». Детская наивность, если не сказать резче. Вас натолкнули? А сами вы не понимали, что делаете?

Бесцветный ядовито захохотал:

— Конечно, не понимает. Руководитель!

Толстяк завизжал:

— Да, покойный сделал бы по-своему, никого бы не спросил, а потом, действительно, свалил бы вину на всех и всех бы перестрелял… А я…

— А вы не умеете, — крикнул кто-то.

Раздался смех, свистки. Началось что-то невообразимое. Лысый человек с большим белым лицом и круглыми черными глазами быстро-быстро заговорил:

— Вы же окончательно погубили родину, народ. Это возмутительно! Это не по-ленински. Это непростительно.

Кто-то перебил грубо и насмешливо:

— Рутина-то уцелела бы. А вот нас бы погубил… в глазах всех компартий, всей мировой общественности. Погубил нас и почти развязал войну.

Тут же сидел и «пославший меня». Говоря по-лагерному, он имел бледный вид, но почему-то молчал. Почему он не объявлял о заговоре? Или их провели за нос и посадили в лужу? Во всяком случае, он молчал и явно не собирался выходить из этого молчания. Примкнет к победителям? Все может быть. Положение тайного главы охраны — очень опасное положение. Вероятно, обдумывает способы собственного спасения на оба случая, на два варианта. Почему-то происходящее напоминало мне бал в пользу гувернанток в «Бесах» Достоевского. Ассоциация нелепая, но я не могла избавиться от нее. И я побаивалась, что кто-нибудь обратит внимание на мое слишком заинтересованное, изумленное лицо лишнего, постороннего зрителя. Я боялась, что меня заметят и попросят удалиться. Я завидовала Альфскому. Он сидел так, будто ничего не видел и не слышал, иногда зевал, перелистывая бумаги. Так и случилось! Вдруг раздался голос надоедливого белолицего лысого:

— Товарищи! Здесь же есть посторонние… не члены ЦК… просто технические работники. Надо, чтобы они удалились. Нельзя же…

В первый раз маршал открыл рот и четко выговорил:

— Это мои люди… вполне проверенные. Кроме того, неужели вы думаете сохранить в секрете этот позорный гвалт?

Все замолкли. Свиноподобный шар взглянул на маршала с надеждой, старик — с ожиданием.

— Ваше мнение… мнение выдающегося военного руководителя. Как? Будет война? Очень опасно положение?

Эти вопросы, к моему великому удивлению, высыпал все тот же шарообразный.

Я озадаченно подумала:

— Да сами они, без военных руководителей, неужели ничего не понимают? Ведь они политики, дипломаты.

— Да, если не принять кардинальных мер, если не пойти на резкую перемену всей внешней и внутренней политики, если не пойти на крупные уступки, война неизбежна, — при всеобщем молчании ледяным тоном заявил маршал.

Даже слышно было, как все вздрогнули, а толстяк забормотал:

— Ну и пусть. Мы войны не боимся. Рано или поздно войны должны быть. Конечно, лучше, если бы не сейчас, но что делать? Мы очень сильны. То ли еще мы видали. Народ с нами, и мы победим.

Снова общее движение, но уже очень недовольное, протестующее. Послышались резкие реплики… не в полный голос.

— Здесь не митинг.

— Порет чушь.

— Не с корреспондентами разговариваешь.

Маршал жестко взглянул на толстяка. Тот сразу осел, как будто из него начали выкачивать воздух.

— Народ слишком много жертвовал. Народ только и делает, что жертвует. Он и сейчас не откажется, пойдет на жертвы. Но что мы дадим народу за его жертвы? Кроме того, не забывайте, что нас окружают братские страны, — маршал холодно улыбнулся, — которые жертвовать не захотят. Мы, разумеется, вслух не высказываем это, но любой из нас… да и любой советский гражданин очень ясно сознает это.

— Позвольте, как же? Страны народной демократии не пойдут с нами? — с отчаяньем взвизгнул толстяк, — они не имеют права. Они связаны договорами… И ведь там наши войска все-таки.

— Вот, вот! Связаны. А сейчас они эту веревочку оборвут, — еще холоднее и спокойнее возразил маршал.

Секунда общего оцепенения. Некая немая сцена. Ее нарушил глупый, жалкий и смешной возглас лысого, большелицего, круглоглазого:

— Ленинизм нужно спасать… и нас тоже. Под знаменем марксизма-ленинизма мы не должны погибнуть. Знамя кто-нибудь удержит. Знамя пойдет в веках.

На этот раз все до неприличия откровенно захохотали.

За дверью уже давно был слышен сдержанный гул.

Маршал встал и резко, очень громко отчеканил:

— Довольно слов!

Сразу двери распахнулись, и большой отряд солдат, одетых, как на параде, руководимый несколькими важными офицерами, четко отбивая шаг, вошел в зал. Все шарахнулись в ужасе и замерли. За столом спокойно остались сидеть несколько человек. Кое-кто и в зале смотрел на происходящее с безразличным видом, без волнения, ничем не выдавая своих истинных чувств.