Избранное. Из гулаговского архива - [16]

Мне нравится, что Вы сердиты,

Что Вы колючи, как игла.

Порой Вы жжетесь, как крапива,

Как перец, едки Вы подчас.

Но есть одно большое диво,

Преобразующее Вас.

Его здесь знают? Нет, едва ли.

Известно только мне оно,

И многие его знавали

Совсем недавно и давно.

9 июля 1954

«Больно? Но ведь это было, было…»

Больно? Но ведь это было, было,

И утихло, и давно прошло.

И об этой боли я забыла,

И любовь песками занесло.

Я о прошлом часто с осужденьем

Говорю небрежные слова.

Память об угасшем наслажденье,

Как осенний палый лист, мертва.

И о людях, подаривших горе,

Горе, а не радость, мне в ответ,

Вспоминаю, как о страшном вздоре,

Недостойном скорби многих лет.

Не грустя, с холодною улыбкой

Вспоминаю давние года.

Что там в них? Любовь или ошибка?

Все прошло без явного следа.

Вспоминаю и плечами пожимаю

В холоде душевной немоты.

Почему же вновь, душа немая,

О любви заговорила ты?

10 июля 1954

«Бьется сердце медленней, истомней…»

Бьется сердце медленней, истомней.

И с любовью очень трудно жить.

Я не знаю, что я буду помнить,

Чем я буду в жизни дорожить.

Встречу Вас и встречу взгляд суровый,

Взгляд, который ничего не ждет, —

И замрет несказанное слово,

И, взметнувшись, сердце упадет.

Верить ли признаньям Вашей страсти?

Нежный шепот вспыхнул и затих.

Хмель пройдет. С холодным безучастьем

Смотрите Вы мимо глаз моих.

И сидите Вы с лицом суровым:

Ни любви, ни грусти — твердый лед.

И замрет несказанное слово,

И, взметнувшись, сердце упадет.

12 июля 1954

Фильм

Я собственный фильм обратно кручу.

Сожалеть о прошедшем надо ли?

О, как же много — считать не хочу! —

Я вдыхала и видела падали.

А называлась она «идеал»

И другими именами святыми.

И только запах всегда выдавал

Ее настоящее имя.

И мораль, и верность, и пышная честь

Удивительно пахнут трусостью.

Что за честь, коли нечего есть,

Коли нечем водку закусывать, —

Втайне каждый думает так

И молитвенно руки слагает,

Если видит, что грозный мощный дурак

За икону себя полагает.

Каждый с ревностью патриотической,

Напрягаясь холопьими жилами,

Помогает усердно мерзавцам циническим

Свою мать родную насиловать.

И собой мы не просто, не по старинке

Торгуем в стране <советской>,

А благородно, как на картинке

Из хрестоматии детской.

Если мы сочиним, положим, рассказ,

То всегда с воспитательной целью,

А потом, не промывши опухших глаз,

Хлещем водку по целым неделям.

Эх, стоит ли фильм обратно крутить?

Обращаться к прошлому надо ли?

На ухабистом грязном прошлом пути

Я сама и все спутники падали.

Любовь — спасительный мой ковчег,

Где ты? Где? На каком Арарате?

Ты, прошедший по жизни моей человек,

Прости без слез и проклятий.

Про любовь мне тоже лучше молчать.

Сколько чистого в ней и нечистого.

И навек осталась на сердце печать.

Только чья? Наверно, антихристова.

14 июля 1954

«У Вас в глазах я вижу скуку…»

У Вас в глазах я вижу скуку

И дремлющую полутьму.

Холодную целую руку

И горько думаю: к чему?

Слова? О, да! Слова слетают

Легко и нежно с Ваших уст,

Струятся, задыхаясь, тают,

И снова холоден и пуст

Ваш взгляд спокойный, очень ясный.

И снова, снова я — одна.

И снова мир встает ужасный

Передо мною, как стена.

14 июля 1954

«Черную землю, светлое небо…»

Черную землю, светлое небо

Можно ли нам за немилость корить?

Так и в любви невозможно требовать,

Можно только желать и дарить.

Что же ты, сердце, как вихорь скованный,

Запертый в тесных ущельях гор,

Требуешь, ищешь чего-то по-новому,

Гневно с собой вступаешь в раздор.

Разве не все пережито, разорвано,

Разве не выпито все до дна?

Аль тебе мало бывалого черного,

Новая черная мука нужна.

Знай, что в любви невозможно требовать,

Можно только дарить и желать.

Что подаришь ты? Где твое небо?

Где царство, которое можешь отдать?

14 июля 1954

Старенькая

В душе моей какая-то сумятица,

И сердцу неуютно моему.

Я старенькая, в бедном сером платьице,

Не нужная на свете никому.

Я старенькая, с глазками веселыми,

Но взгляд-то мой невесел иногда.

Вразвалочку пойду большими селами,

Зайду я в небольшие города.

И скажут про меня, что я монашенка,

Кто гривенник мне бросит, кто ругнет.

И стану прохожих я расспрашивать

У каждых дверей и ворот:

— Откройте, не таите, православные,

Находка не попалась ли кому.

В дороге хорошее и главное

Я где-то потеряла — не пойму.

Кругом, пригорюнившись, захнычет

Бабья глупая сочувственная рать:

— Такой у грабителей обычай,

Старушек смиренных обирать.

А что потеряла ты, убогая?

А может, отрезали карман?

— Я шла не одна своей дорогою,

Мне спутничек Господом был дан.

Какой он был, родимые, не помню я,

Да трудно мне об этом рассказать.

А вряд ли видели вы огромнее,

Красивей, завлекательней глаза.

А взгляд был то светленький, то каренький,

И взгляд тот мне душу веселил.

А без этого взгляда мне, старенькой,

Свет Божий окончательно не мил.

— О чем она, родимые, толкует-то? —

Зашепчутся бабы, заморгав, —

Это бес про любовь про какую-то

Колдует, в старушонке заиграв.

И взвоет бабье с остервенением:

— Гони ее, старую каргу!

И все на меня пойдут с камением,

На плечи мне обрушат кочергу.

24 августа 1954

«Что в крови прижилось, то не минется…»

Что в крови прижилось, то не минется,

Я и в нежности очень груба.

Воспитала меня в провинции

В три окошечка мутных изба.

Городская изба, не сельская,

В ней не пахло медовой травой,