Избранное - [5]

Их улыбка, их голос — в песне ветров,

Не угасло их пламя в золе!

Они живут в лепетанье листвы,

Я их каждой весной узнаю.

Голос братьев поэтов врывается вдруг

В комнату мою.

Говорит он: «Вставай, изможденный певец!

Над землею на троне своем

Правит временем злейшая из королев —

Та, что Горечью мы зовем.

Всюду горечь и горечь. Устала рука,

Гаснет взор твой. Но если так —

Пусть железная ненависть кровь всколыхнет

И сожмет твои пальцы в кулак…»

И я раскрываю настежь окно:

Где-то дальние грозы гремят.

И зовут меня в битву поэтов слова,

Гул симфоний и нежность сонат.

Не до слез, не до вздохов! Поэт, вставай!

И бреду я, опять влеком

Этой самой злейшей из королев —

Той, что Горечью мы зовем!

1942

Перевод Л. Гинзбурга.

ОБМАНЧИВОСТЬ МИРА (По мотивам Питера Брейгеля)

Всюду я вижу тебя: на фламандском поле,

Возле римских колодцев, манящих в полуденный час, —

Сердце холодом сжато, и ощутишь поневоле:

Всюду — трагический призрак, тревожащий нас.

Ты понимаешь, ты видишь — от терний не сыщешь защиты,

С ужасов полной тропы никуда не свернуть.

Невыразимо покинутый, всеми забытый,

Ты одиноко под северным небом держишь свой путь.

Кобольд идет за тобой. Плечи плащом закутай.

Путь твой все шире и шире. Распахивается окоем.

Все исчезает, становится мраком и смутой.

Дымом, туманом тают озера во взоре твоем.

Перевод Е. Витковского.

ГАСНУЩИЙ ДЕНЬ (По мотивам Питера Брейгеля)

Разве когда-нибудь были столь горестны там, в отдаленье.

Жесты горных отрогов и так нас тревожить могли?

Зноем пылает даль. Даже самые малые тени

Изгнаны прочь из сердца этой земли,

Этой страны, что в величье отчаялась. Как безнадежно устали

Ветви твои, опаленный страданием бор!

О, Ниобея! Оттуда, из нарисованной дали,

Странным, базальтовым светом лучится простор, —

Над горизонтом — ты видишь? — пылает светило.

И одинокая поступь гремит по земле.

Словно людское тебя навсегда отпустило.

Но не навеки же ты запечатан в стекле

Этого ветра, — и тишью великой тебя охватило

Там, в угасающем свете, на корабле…

Перевод Е. Витковского.

ТЕРРАСЫ В АЛЬБИ

У древнего моста, у бастиона

Хохочет Бахус. Что ему стена!

Он обезумел. Он бежит со склона

К реке, чтоб рыскать в поисках челна,

Чтоб от собора прочь уплыть в ущелье,

К себе, в леса, в чудовищную даль,

Где властвует великое веселье

И меж стволов проносится мистраль.

Он захмелел, он бредит от испуга.

Пророчество, предчувствие, тоска

Чужих сердец. Давно ли птицы к югу

Летели?.. Будь спокойною, река,

Дай перейти себя! В ночной простор

Немыслимый вонзается собор.

Перевод Е. Витковского.

НИКА САМОФРАКИЙСКАЯ

Ступени вверх идут, как голос в хоре,

Забыта даль. Знакомый свет угас.

Лишь белизна великая, как море,

И сумрак белый обступают нас.

И как солдаты за вождем, за славой,

Мы все следим за узкою стопой,

Той неустанной. Твердой. И кровавой.

Что топчет камень. И выходит в бой.

Но ясный знак ее судьбы и воли

Увидишь сам. Она тебя вела,

Смотри теперь: всей силой нашей боли

Распахнуты победно два крыла.

И лестница плывет. И, став судьбой,

Богиня боя встала над тобой.

Лувр, Париж, 1942

Перевод Г. Ратгауза.

БОЛЬ ГОРОДОВ

Боль больших городов, исказившая облик земли,

Повели мне вещать и убийц проклинать повели,

Чтоб тройного проклятья отвергнуть они не могли!

Ибо с наших деревьев листву оборвали они,

Мы ограблены ими, лишились прохлады в тени:

Как сердца наши стонут в безжалостно знойные дни!

Кровью брызжут фонтаны, на площади — кровь до колен

Оскверненные рощи попали в бессмысленный плен.

И рыдают во мгле голоса ослепленных сирен.

Злые недруги жаждут из ласковых наших детей

Сделать юных убийц, всех на свете наглей и лютей.

В Лету челн их летит, тяготит его бремя смертей.

Наших женщин они понуждают младенцев плодить,

Чтобы пушечным мясом безглазую бойню кормить,

Спелый колос спешат ненасытным огнем погубить.

Многоликая смерть усмехалась в глазах палачей,

Нас загнали они в лихорадку тюремных ночей,

Потому что свободе клялись мы всего горячей.

А машина войны все грозней, все свирепей ревет:

Сыновей наших мозг на проклятую смазку идет,

А из их черепов недруг брагу кровавую пьет.

Над Заливом безветрий есть город без песен и слов[1],

В безысходном молчанье его обступивших валов,

Нынче всюду зовут его Городом Мертвых Голов.

А над Тибром, где прежде был взыскан я лучшей судьбой,

Скоро грянет Отмщенье пронзительно-гневной трубой, —

Ах, Подделка под Цезаря, что тогда будет с тобой?!

Я Испанию слышу. Столица со мной говорит.

То в лохмотьях развалин встает непокорный Мадрид.

То над сердцем рабыни заря упованья парит.

А над Сеной я вижу, как гроз нарастает каскад,

Вижу ярость ночей и грядущего гнева раскат,

Словно Делакруа — вижу деву в огне баррикад.

Вижу город туманный — он бомбами нынче изрыт.

Цвет тумана багряный — британский парламент горит.

Тает строгий и странный, над Темзой взлелеянный быт.

Ясно вижу Варшаву: в плену, в униженье, в гробу…

Вижу сабельных молний, отмщающих молний мольбу.

Барабанная дробь — это город вступает в борьбу.

И далекий мой город, всей этой печали очаг, —

Отражаются сосны в озер пересохших очах,

Все зачахло кругом. Лишь кровавый ручей не зачах.

И еще я скажу (только имени не назову)

О столице столиц. Не видал я ее наяву,

Но твердил ее имя во сне, как благую молву.