Избранное - [68]

Девятнадцатого ноября было воскресенье. В этот день муж получил письмо от Смирнова… Тут и соседи отдали мужу извещение… Я-то не знала, мне опять ничего не говорили. Вижу, муж очень подавлен чем-то… Я стала спрашивать: что случилось? Он молчит… И я все поняла…

Как только освободили город Слоним, муж поехал туда. Там проходило перезахоронение павших воинов… Он должен был опознать ее, нашу Клару. И узнал ее — по щербинке на зубе… Приехал седой…

— А вы, наверное, удивились, Екатерина Уваровна, когда Кларин портрет в газете увидели? — спросил майор.

— Мне знакомые позвонили: «Читала сегодня «Известия»?» — «Нет, а что?» — «Смотри скорей…» А я не выписываю… Пошли в киоск — уже нет… А тут щит висит… Вижу, Клара моя… Прислонилась к щиту, читать не могу, строчки прыгают… Потом все же взяла себя в руки, прочла… Снова пошла в киоск. «Милая, говорю, достаньте мне сегодняшнюю газету «Известия»…» Она видит — плачу, и отдала мне свой экземпляр… Потом уж мне знакомая привезла…

…Когда я прощался с Екатериной Уваровной, она спросила меня, собираюсь ли я побывать в Междуречье.

— Непременно. Мне еще много чего надо выяснить, — отвечал я.

— А стоит ли выяснять? — спросил майор. — Вы написали отличный очерк… Все герои, смелые, благородные… А станете выяснять, да вдруг что-нибудь не то выясните?..

— Что-то вы странное говорите, — отвечал я и покосился на мать.

— Я имею в виду не мертвых, а живых. С ними трудней…

…Уже на улице я вдруг вспомнил начало нашего разговора с майором и повторил вопрос: какой же все-таки единственный просчет допустил Ким?

— Так, пустяки, — отвечал Уколов. — Ошибся он в одном человеке…

— Я знаю… В Павлове, — сказал я, вспомнив, что в одном из документов против этой фамилии прочел пометку: «расстрелян за саботаж».

— Совсем нет. Впрочем, сами узнаете.

Больше он ничего не сказал, да и устали мы, чтоб говорить о серьезных вещах.

Глава VI «МЫ БЫЛИ МАЛЬЧИШКАМИ…»

В Киев я прилетел в солнечный полдень. По дороге с аэродрома к городу я, впервые приехавший в столицу Украины, был поражен открывшимся видом на Киево-Печерскую лавру. Золотые купола ее как бы плыли над Киевом. А город надвигался, вставал на крутых склонах Днепра. Тепло. В лицо бьет южный июньский ветер. Вот и Крещатик.

Расположенный на высоких холмах, Киев как бы покачивался, переливался и с каждой улицы, с каждого поворота открывал приезжему новую свою грань. Еще четверть века назад, когда по Крещатику прогуливался Кузьма Гнедаш, кругом были руины…

Остановившись в гостинице, я отправился на поиски авторов письма в редакцию, под которым стояли две подписи — Виктор Алексеев и Алексей Булавин — и приписка: «Нам выпала тяжелая судьба пережить своего командира и отдать последнюю почесть у могилы Кима и Клары». Оба они значились в списке членов центра Нового. Алексеев шел под кличкой «Цыган», он же «Знаток», Булавин — «Мордвин». И опять, кроме них, никто этого знать не мог.

Я поехал к Алексееву. Дверь отворила еще молодая женщина и, узнав в чем дело, сказала:

— Как же!.. Мы вместе писали то письмо, и Леня Булавин был… Муж не спал целую ночь. Ходил. Курил… То ж у него вся жизнь!.. Молодость… Похудел даже за эти дни.

— Его нет дома?

— На работе. Он на заводе «Медаппаратура» работает… Часов в шесть будет.

— Он… кто? В том смысле, очень ли он занят?..

— Рабочий он. Токарь. У станка…

И вновь странное беспокойство овладело мной. Через два-три часа я увижу человека, который провел последние дни с легендарным Гнедашем и ушел от него «за три часа до рассвета». А вдруг он задержится на заводе или какое-то совещание… Нет, надо ехать туда, и немедленно.

— Я позвоню ему сейчас, и он выйдет из проходной. Виктор на сдельщине, может, отпустят… — сказала женщина.

И вот тихая немощеная улочка. Маленький заводик с тонкой трубой. Проходная. Опять задача — как я узнаю Алексеева. И вот выходит невысокий худой мужчина. Без шапки. Руки засунуты в карманы плаща. И человек этот идет прямо ко мне. Он. Знаток.

— Вы освободились уже?

— Отпустили. Потом отработаю.

Виктор Владимирович Алексеев сначала был как-то озадачен, потом предложил:

— Может, позовем и Булавина?.. Чтоб уж вместе, а?

— Конечно. Спешить нам некуда… Четверть века прошло, час-другой роли не играют.

Знаток был рядом, и беспокойство мое улеглось.

— Как сказать?.. Иной раз и час роль играет бо́льшую, чем четверть века, — отвечал Алексеев. — Те документы, что описаны в вашей статье, подлинные?

— Да.

— И эта радиограмма: «Оставить меня и Кедра одних, а самим идти на прорыв, — ни Смирная, ни другие не соглашаются»? — прочел он на память.

— И эта. Еще была одна, о том, что принятое им, Гнедашем, решение — единственный выход.

Алексеев вздохнул облегченно:

— Да, человек был… Словно знал, что через двадцать пять лет всплывет это дело. Из могилы об нас позаботился…

— Виктор Владимирович, вас никто и не думает упрекать.

— А сам себя?

…Мы отправились на Киевский рынок, где работал Булавин — Мордвин. Спутник мои тревожился, найдем ли мы на месте Булавина. Он все повторял:

— Только б застать, а то уйдет на базу — пиши пропало.

Булавина мы нашли в «катакомбах», под рынком, он стоял у амбарных весов. И как будто ждал нас… Оба они, и Булавин, и Алексеев, как бы отрешились от всего окружающего. Юность. Война. Гнедаш. Вот что волновало сейчас их, словно не было этих двадцати пяти лет.