Избранное - [214]

Я иду по улице, вдыхая аромат раскрывшейся азалии. Что азалия, если по весне здесь цветет пшат, которого так много во дворах и вдоль тротуаров, пшат, источающий самый нежный, самый тонкий запах в мире!

Но что это? Посреди нового тротуара образовался небольшой шатер толстого, растрескавшегося асфальта, и люди осторожно обходят его.

Я подхожу ближе. В разорванной толще асфальта блеснула буйная молодая поросль. Это она, прорываясь к солнцу, поднимала на своих плечах тротуар.

ЯСАМАН — ОБИДЧИВОЕ ДЕРЕВО

Кто живет на нашей улице, тот, верно, видел этот небольшой сад, огороженный голубой затейливой оградой. Много разных деревьев растет в этом саду, и среди них ясаман, белая сирень.

Жители нашей улицы знали все деревья наперечет, знали даже их привычки: когда выбрасывает свои белые свечи каштан, когда покрываются ранним, нежным цветом абрикос или вишня, различали очень схожие между собою запахи ели и азалии, и, конечно, все вместе любовались сиренью, красавицей ясаман, которая как бы делилась с людьми своей щедрой красотой, овевая сад и всю улицу густым, сильным, ни с чем не сравнимым запахом своих цветов.

Я переехал на эту улицу недавно, успел полюбить сад, но у меня была обида на садовника, который, по-моему, по-разному относился к своим подопечным. Его долг охранять сад, все девяносто деревьев за оградой, не отдавая предпочтения никому из них. Старый, почтенный садовник, о нем в нашем городе идет добрая слава, а вот, поди же, какой несправедливый. На его глазах мальчишки, которые нет-нет да и проникали в сад, безнаказанно ломали ветви ясаман, обирали ее цветы. Даже многие юноши, становясь на ограду, обрезали белую метельчатую кипень сирени и тут же на виду у всех преподносили своим девушкам, а садовник будто и не замечал.

Я решил при первой же встрече высказать ему свое неудовольствие.

Садовник не обиделся, он только улыбнулся и повел меня в сад, к тому самому дереву, которое больше всего обижали мальчишки и влюбленные.

— Ясаман — обидчивое дерево, — сказал он. — Если его не замечают, не срывают цветы, на другой год уже не цветет. — И садовник показал на обрубленный сук, который вместо одной ветки выбросил густую метелку молодых побегов.

Я извинился, и с тех пор у меня с садовником мир и согласие. Я теперь не огорчаюсь, когда юноши ломают ветки сирени для своих любимых, и, чего греха таить, в пору цветения и у меня на столе не переводится сирень, которую я рву в том же саду.

Сейчас на дворе весна, цветет сирень, она уже благоухает и над моим столом.

Я благословляю тебя, ясаман, твою щедрость, твою благородную обидчивость.

Ясаман — обидчивое дерево!

ВСЕ ЕЙ НИПОЧЕМ

Все нипочем нашей речке, все ей под силу. В минуты гнева — не струится, а скачет среди скал, громыхая большими камнями, грозя раздвинуть гранитные берега. Шальная горная наша речка, бегущая невесть куда и невесть откуда…

Сегодня она необыкновенно тиха. Снег растаял, а весенние дожди еще не разыгрались. Течет тихо, мирно, в ней и небо, и облака; повернутое вниз головой, удлиненное, несуразное дерево, какая-то нарядная пичужка на ветке, тоже смешно опрокинутая вверх тормашками.

Она может стать и такой, тихой и умиротворенной — хоть глядись в нее как в зеркало.

Течет она, отражая и солнце, и небо, и нарядную пичужку на ветке — весь окружающий мир, — не отражая лишь самое себя.

СЛУЧАЙ В ЯЛТЕ

Это ни на что не похоже! Ведь договорились же, клялись друг другу раньше шести утра не стучать на машинке, щадить сон товарища, коллеги по ночным бдениям — это было в доме творчества писателей в Ялте, — ан нет, нашелся отступник, который чуть свет — а светает здесь, на юге, сами знаете, ранее раннего — садится за машинку и… пошел трещать. Коллегой называется, в грош не ставит ни сон товарища, ни данный зарок, нарушает все клятвы…

Во время завтрака плохо выспавшиеся писатели с укором и обидой смотрели друг на друга, стараясь угадать: кто все-таки этот отступник? Но тщетно — все одинаково были обижены, никто, не опускал глаз перед осуждающим взглядом товарища. Никто себя виновным не считал!

И все-таки каждый думал про себя: «Хоть ты и великий артист, дорогой коллега, но совесть все-таки у тебя есть, не съел же ее до дыр, с завтрашнего дня угомонишься, дашь своему товарищу поспать, не поднимешь ею чуть свет своей трескотней».

Но напрасно обольщали себя надеждой: отступник и на другой день как ни в чем не бывало в свой час начинал стучать.

И решили писатели выследить, изобличить негодника. И выследили. Негодником оказался… дрозд-пересмешник, который с удивительной точностью передавал все нюансы нехитрой работы машинки — движение каретки, речитатив клавишей со всеми паузами!

БЛИЗКО СИЯЛИ ОГНИ…

Изюбр бежал от преследователя.

Минутой раньше он безмятежно обгладывал гладкие, подмерзшие побеги.

Тайга — друг и враг ему. Она укрывает его от невзгод, но она насылает на него и беду.

Как молнии сверкали между деревьями раздвоенные изюбровые копытца. Еще мгновение — и он потонул в белом сумраке тайги.

Изюбр умерил бег, отдышался. Казалось, он ушел от преследования. Но когда повернул голову, то увидел: за ним несется на лыжах охотник.