Избранное - [85]

— И все? — вскрикнули в зале.

— Да, все, — ответил Даниил. — Позднее выяснилось, что писатель ее письма в глаза не видел. Было заведено — не им, конечно, а теми, кто обнес его дачу высоким забором, — чтобы ни один посторонний человек к нему не приблизился, чтобы он не про все прибывающие ему домой письма знал. — Даниил оглянулся на притихшие переполненные ложи и чуть повысил голос. — Так вот, если автора этой записки, честного, уважаемого писателя, можно было убедить, что невиновных не обвиняют, почему же нам сомневаться, что герой романа Бурова Матвей Гаврилович Сотнин глубоко верил во все то, в чем его долгие годы уверяли?

Против сцены, под лестницей показался тот же мужчина в черном костюме, его руки были, как и раньше, втянуты в рукава, и хотя он в тот же миг куда-то исчез, прошло тем не менее некоторое время, прежде чем Даниил совладал с собой и смог продолжать:

— Те, что возводили заборы, меньше всего заботились об обитателях огороженных особняков и дач. Они заботились о себе: пусть видят, что они не сидят сложа руки; пусть думают — раз возводят заборы, значит, это необходимо. Вот в чем было дело. — Даниил повернул голову к Бурову, все время смотревшему на него мягким взглядом своих чуть близоруких глаз. — Те, что насадили столько высоких заборов, упустили одно — без корней ничто не может долго выстоять, при первом весеннем ветре эти заборы должны были повалиться и — повалились. Об этом в вашем романе слишком мало сказано. А кончить хочу тем, что я люблю солнце и хочу больше читать о посаженных садах, чем о заборах.

К трибуне уже шел другой оратор, а зал все еще аплодировал Даниилу, поднявшемуся по скрипящим ступенькам на галерку, где подсел к Алику на край стула. Ораторы на трибуне часто упоминали имя Даниила, соглашались и не соглашались с ним. Но Алик теперь почти не слышал, о чем говорили. Он был занят Шевой и Борисом. Но когда он, после окончания вечера, протиснулся сквозь толпу в зал, Шевы с Борисом уже там не было. Не застал он их и у гардероба.

— Кого ты все ищешь? — спросил Даниил. — Зайдем в ресторан, перекусим, я смертельно голоден, пришел сюда прямо с работы.

— А?

— Отчего ты так рассеян?

Алик опустил глаза:

— Она здесь была.

Даниил искоса взглянул на него и ничего не сказал.

В ресторане все столики были уже заняты. Даниил ни с кем здесь не был настолько близок, чтобы к кому-нибудь подсесть. Он подошел к буфету, взял несколько бутербродов и попросил налить себе и Алику по сто граммов.

— Белой? — спросила буфетчица.

— Нет, нет, дайте нам бутылку армянского коньяка!

Прежде чем Даниил успел оглянуться, Владимир Николаевич Буров взял его под руку:

— Идемте. За моим столиком два свободных места.

Вокруг двух сдвинутых столиков у окна, где они сидели, через несколько минут стало тесно. Алика не удивляло, когда кто-то присаживался к нему на край стула. Здесь вообще, кажется, уже сидели по двое, если не по трое, на одном стуле. Его не удивляло и то, что перебравшиеся сюда с соседних столиков, прихватив с собой графины с вином и бутылки коньяка, в своих тостах в честь Бурова упоминали и имя Даниила. Алику уже вообще казалось, что здесь собрались главным образом ради Даниила, что все смотрят на Даниила так же восторженно, как и он.

Перед самым уходом Владимир Буров вынул записную книжку.

— Когда мы с вами встретимся?

— Володя, ты, кажется, задумал писать роман о своем молодом друге, — сказал кто-то за столиком.

— Не отрицаю.

— Но я не тот герой, которого вы ищете, Владимир Николаевич. Вот о ком стоит теперь писать, — Даниил показал на Алика, — запишите его координаты. У меня даже есть готовое название для такого произведения — «За собственной биографией».

Алик почувствовал, как у него загорается лицо.

От выпитого вина у Алика легко кружилась голова. Ему еще никогда в жизни так не хотелось смеяться. Что сказала бы Шева, если бы увидела, как он идет, машет руками, по-мальчишески прыгает, всем улыбается, даже звездам, которые не стоят на месте — качаются, как фонари на столбах. Но если бы Шева знала, что написал Владимир Николаевич на подаренной ему, Алику, книге! Алик остановился у освещенного Дорогомиловского моста и громко вслух прочел надпись на книге: «Будущему герою моего будущего произведения». Почему Даниил, прощаясь, счел необходимым объяснить ему, что такое герой?..

Налетевший с реки ветер поволок его за собой, и Алик снова шагал чуть-чуть вприпрыжку, широко махал руками и весело перемигивался с далекими мерцающими звездами.

XXXIII

Когда все уже было уложено и осталось лишь присесть на несколько минут, как ведется перед отъездом, Веньямин Захарьевич вдруг зазвал Алика к себе в кабинет и плотно закрыл за ним дверь.

Глядя, как Веньямин Захарьевич подошел к письменному столу, выдвинул ящик и опустился в кресло, Алик ждал, что отец сейчас продолжит разговор, начатый им здесь, в этом кабинете, вчера вечером. Но какой разговор можно теперь вести, когда до отхода поезда осталось меньше часа? Разве только отец изменил свое решение и собирается объявить, что он, Алик, может пойти распаковать вещи. Ведь спросил же он его вчера: «Что было бы, если бы Шева тебя простила и тебя приняли назад в институт?»