Избранное - [47]

— Жаль все же, что ты не окончила педагогический институт… Курите? — обратился он к Алику, положив на стол начатую пачку «Беломора».

— Пока нет.

— Молодчина! — И, выпустив струю серо-голубого дыма, майор повторил: — Молодчина! Сто пятьдесят граммов водки менее вредны для здоровья, чем одна выкуренная папироса. Сам слышал от какого-то лектора. — Он снова затянулся и, слегка жмуря черные глаза, улыбнулся. — Но я скорее соглашусь, чтобы мои ребята курили, чем пили… Хотите взглянуть на моих парней?

Дверь соседней комнаты с узким окошком во двор, куда Вечеря повел Алика, чтобы показать фотографии своих сыновей, осталась открыта — пусть Алик не думает, что он, Вечеря, ищет предлог остаться с ним с глазу на глаз.

Что Вадим Тимофеевич не собирается здесь вести разговор о его заявлении, Алик заключил еще и по тому, как майор присел на диван и стал не спеша листать вместе с ним альбом с фотографиями, время от времени восклицая: «Это я!»

В молодом пареньке с надвинутой на лоб шапкой и в ватной стеганке, который на одной фотокарточке обрубал ветки поваленного дерева, на другой — вычерпывал воду из канавы, на третьей — прокладывал тротуар на недостроенной улице, было действительно трудно узнать Вадима Тимофеевича, сидящего сейчас возле него и с особой грустью вглядывающегося в измятые, поблекшие фотографии тех далеких лет, когда на берегу Амура, где сейчас стоит Комсомольск, еще шумела тайга. Вот Алик видит его на заснеженном поле в коротком белом полушубке с двумя маленькими звездочками на погонах. Алик перелистал несколько страниц с фотографиями незнакомых людей, большей частью военных.

— Вы меня тут не узнали?

Долго вглядывался Алик в капитана с изможденным обросшим лицом, стоящего возле разрушенного дома с немецкой вывеской.

Снимки в альбоме так увлекли Алика, что его уже совершенно не интересовало, ради чего майор затащил его к себе домой.

— Таисия, подойди-ка сюда, — обратился Вадим к жене, хлопотавшей в передней комнате, — узнаешь этого человека? А ну, присмотрись хорошенько — это же Арка Канель, студент филологического факультета — ушел с третьего курса и приехал строить Комсомольск. Геройский парень, истинный солдат! Теперь он известный ученый, доктор наук, живет в Ленинграде.

Не успел еще Алик разглядеть высокого человека в очках, с задумчивой улыбкой, гасившего известь в большом четырехугольном котловане, как неожиданно услышал:

— Что бы ты сказала, Таисия, если бы наш Леня, или Валя вдруг надумал переехать, скажем, на Урал, в Сибирь или на Дальний Восток, — переехать навсегда?

— С чего ты вдруг?

— Это уже вопрос другой. Что ты сказала бы им?

— Они уже оба, кажется, не малые дети…

Таисия Андроновна скорее почувствовала, чем поняла, что вопрос Вадима Тимофеевича имеет отношение к сыну Сивера. Она перевела взгляд на мужа, словно ожидая, чтобы он подсказал, какого ответа ждет от нее, и, обращаясь не столько к нему, сколько к растерянному Алику, спросила:

— Это что? Просто каприз?

— Сначала, скажем, начинается с каприза, — Вадим Тимофеевич медленно цедил слова, — ну, скажем, не поладил дома или поссорился с девушкой, да мало ли что может случиться, когда ты молод.

Алик перестал видеть фотографии в раскрытом альбоме — сейчас майор начнет, вероятно, выкладывать все, что наговорил на него Борис.

— А потом, скажем, — продолжал Вадим Тимофеевич, — это перешло в принцип. Понимаешь, многое начинается с малого: река — с ручья, город — с деревянного колышка, любовь — со случайного взгляда… Одним словом, человек решил создать себе с самой ранней юности собственную биографию…

«Собственная биография… Собственная биография…» — повторил Алик несколько раз про себя, как повторяешь на экзамене строфу стихотворения, которое хочешь припомнить. Ведь это сказал отец тогда, ночью, в кабинете. Вадим Тимофеевич, значит, узнал об этом от отца! От отца, а не от Борьки! «Не от Борьки! Не от Борьки!» — громко выстукивали виски.

— Не вы ли собираетесь создать собственную биографию? — спросила Таисия Андроновна.

— Да, я! — гордо ответил Алик, стараясь придать своему лицу такое же выражение, какое было у высокого человека в очках, бросившего третий курс филологического факультета и отправившегося строить Комсомольск-на-Амуре.

Только тут Таисия Андроновна поняла, почему муж пригласил к себе сына Веньямина Захарьевича и уселся с ним листать альбом старых фотографий. В этом молодом человеке Вадим увидел себя, свою прошедшую молодость. Она почувствовала, что сейчас лучше оставить их вдвоем, и, найдя подходящий предлог, вышла из комнаты.

— Ваше заявление у меня! — Вадим сквозь клубы светло-голубого дыма папиросы следил за Аликом. — Оно уже директором подписано. Но это ничего не значит, вы можете в любой день взять его обратно. — Майор прошелся по комнате широким твердым шагом. — Ваш конфликт с отцом не может быть причиной, чтобы вы покинули институт. Хотите, я переговорю с вашим отцом?

— У меня с отцом нет никаких конфликтов.

— Что же касается решения ваших товарищей, то полагаю, что легко с ними договорюсь — они знают вас не со вчерашнего дня и поймут, что никогда больше такое с вами не случится. И вообще, надо вам знать, я не сторонник того, чтобы таким образом искупить свою вину — куда-то уезжать, чтобы кому-то что-то доказать… Когда мы ехали строить Комсомольск, мы не ехали искупать грехи, а те, что едут сейчас на целину… Одним словом, ваше заявление у меня.