Избранное - [5]

Налетая на невольничий базар:

Плохо быть рабами

Всяких там хазар.

И скакали кони по долинам,

По полям.

Только плохо подчиняться мандаринам

И сражаться даром за бояр.

Это в непробудном этом детстве

Я припоминаю, как во сне.

Мир сиял, огромен и естествен,

В жалкой исторической возне.

1939

«А школа мало мне дала…»

А школа мало мне дала:

Там обучали только фразам,

А надо изучать дела

Затем, чтоб развивался разум.

Я был изгой и ротозей,

О чем не сожалел нимало,

Хоть, кроме нескольких друзей,

Среда меня не понимала.

Я был всамделишный изгой,

Не умещающийся в эру,

А в классе целый день доской

Скрипят старательно по мелу.

Мне было многое дано,

Читать я мог бы Вальтер Скотта,

Но пропрошли давным-давно

Мои потерянные годы.

Тогда я был еще дурак,

Но я не знал, учившись в школе,

Что, не куря еще табак,

Нельзя писать стихов о море…

Прошли года навстречу бедам,

Я осознал, что не старьем

Прекрасен мир, что быть поэтом

Гораздо лучше, чем царем.

1940

«Поэта день — как дéнь царя…»

Поэта день — как день царя,

Всю жизнь готов трудиться я.

Но каждый раз — тенденция

И всякий раз — традиция.

Ловлю минуту каждую

И волю проявляю.

В стихах, однако, царствую

Я, а не управляю.

1940

«Надо плакать иль смеяться…»

Надо плакать иль смеяться —

На оркестрах полотна

Будут образы сменяться,

Как в трамвае у окна.

Это было лет за триста

До тебя, Луи Люмьер,

И великие артисты

Все могли (кто как умел).

Но судьба не помогала

Всефортунною рукой,

И на бедного Макара

Шишки падали (на кой?).

А теперь, билет потрогав

По цене рубля за три,

Приходи в кинематограф

И смотри.

1940

«Проходя по знойному Арбату…»

Проходя по знойному Арбату,

Я мечтал всегда по мелочам.

И людей бегущую армаду

Я, не изучая, замечал.

Я не знал, куда они спешили,—

Всяк по-всякому спешил пожить,—

Но проверено, как дважды два четыре:

Мне некуда больше спешить.

Все суета сует и всяческая суета.

Я всех люблю. Желаю всем успеха.

Но не влияет на меня среда.

Я все могу, но только мне не к спеху.

1940

Из цикла «Схема смеха»

Жила на свете женщина,

Ей было двадцать лет.

Была она уже жена,

А может быть, и нет.

Приехала на «форде»,

Явилась в кабинет,

А муж ее на фронте,

А может быть, и нет.

Разделась и оделась,

Глядит туды-сюды.

Вдруг очень захотелось

Ей прыгнуть с высоты.

Устроен испокону

Веков так белый свет,

Что прыгнула с балкону,

А может быть, и нет.

Так написал банальные

Стихи один поэт,

Должно быть, гениальные,

А может быть, и нет.

1940

«По пароходу дождь идет…»

По пароходу дождь идет,

На пароходе здорово!

Мне кажется, что пароход

Дождем относит в сторону.

Позатопила рвы вода

И скачет пеной белою.

А вывод тот, что вывода

Я из воды не делаю.

1940

«Загружая гулкие года…»

Загружая гулкие года,

Громоздятся факты биографии,

Я иду и думаю тогда

О своей подпольной типографии.

Обвиняют. Не хотят учесть,

Что ничем подпольным не владею.

Говорят они, что слухи есть,

А поэтому вредна идея.

Так, к примеру, пусты небеса,

А идея бога в них зачата.

И Глазков чего-то написал,

Но на ясном небе напечатал.

Это все совсем не пустяки:

Облака из типографской сажи.

— Эх, Глазков, забросил бы стихи

Да шаблонной жизнью ихней зажил.

— Я бы рад, да только не могу,

И к тому ж стихи — моя работа,

А вдобавок на своем веку

Не привык бояться идиотов.

Если б типографию имел я

Пошиба тайного,

   побрал чтоб черт его,

На бумаге лучезарней мела

Напечатал очень бы отчетливо:

«Легионы женщин и мужчин,

Жители квартир и общежитий,

У меня ротационных нет машин,

А не верите, так обыщите!»

1940

«Все мы, проработавшие Пушкина…»

Все мы, проработавшие Пушкина,

Знающие признаки делимости на три,

Разбиваем лучшую игрушку,

Чтоб посмотреть, что у нее внутри.

Только я нисколько не такой,

На других нисколько не похожий,

Безусловно самый я плохой,

Потому что самый я хороший.

Я не тот, кто дактиль и анапест

За рубли готовит Октябрю.

Я увижу на знаменах надпись

И услышу надпись: ЛЮ-Я-БЛЮ.

ЛЮ-Я-БЛЮ. Моя любовь разбита.

Это слово тоже разрублю,

Потому что дьявольски избито

Словосочетанье: «Я ЛЮБЛЮ».

Так затасканы Амура стрелы

Да публичнодомная кровать.

Это слово очень устарело,

Но Любовям не устаревать.

Пусть любовь сюсюканьем альбомится,

Так любить умеют и кроты.

Скажи мне, кто твоя любовница,

И я скажу тебе, кто ты.

1940

«Не сразу смазал карту будня…»

Не сразу смазал карту будня,

Постигнув краски на плакате;

Вся жизнь моя была беспутней,

Чем путешествие по карте.

Но я сумел коробку спичек

Назвать консервами огня,

А вы слова своих привычек

Не променяли на меня.

«Умирая под ураганным огнем…»

Умирая

Под ураганным огнем,

Стучится в ворота рая

Энский батальон.

— Мы умерли честно и просто.

Нам в рай возноситься пора.—

Но их не пускает апостол,

Они умоляют Петра:

— Попы говорили всегда нам,

Что если умрем на войне,

То в царствии, господом данном,

Мы будем счастливей вдвойне.

А Петр отвечает: — Вот сводка.

Там сказано вот как.

Убит лишь один,

Кто убит — проходи.

— Мы все здесь убиты, и двери

Ты райские нам распахни.—

А Петр отвечает: — Не верю!

Я выше солдатской брехни.

Наверно, напились в таверне

И лезете к небесам,

А сводка — она достоверней,

Ее генерал подписал.

1940

Себе

Свои грехи преодолей,

Как Эверест турист,

И ты не протоиерей,

А неофутурист.

А в этом счастье и тоска,

Но так и надо так.

И прогремят стихи пускай

Созвучьями атак.

А фронда — это ерунда.

Да сгинет пусть она.