Избранное - [10]

То деревьев протянутся корни

И сойдутся на горле моем.

И забвения вечные воды

На меня по горячим следам

Опрокинутся силой Природы,

До сих пор неизвестною нам,

Но врывается солнце густое,

И дорога подводит коня.

...Вероятно, я что-нибудь стою,

Если ты полюбила меня.

1934

Долгая история (Вместо писем)

I

«Аленушка, Аленушка!..»

Аленушка, Аленушка!

За блеск веселых глаз

Бутылку всю до донышка

Я осушил сейчас.

На миг — милее нет другой

На родине на всей,

Где я устал от недругов,

Устал и от друзей.

Гляжу совсем растроганный

На руки, на кольцо,

На бровь, на детски строгое

Упрямое лицо.

Хочу — со всею силою

(А сила не слаба),

Чтоб гордость Вашу милую

Щадила бы судьба.

Ведь я один-то вечером

Видал, собравшись в путь,

Как та слезинка девичья

Упала мне на грудь.

Все скажут: «Вот влюблен уж как!» —

А я махну рукой.

Останусь я, Аленушка,

Один с моей тоской.

А та — прикажет стариться,

Торопит в те моря,

Куда не скоро явится

Аленушка моя.

«Без умысла, наверное…»

Без умысла, наверное,

А так — средь бела дня

Монгола суевернее

Ты сделала меня.

И я со всею силою

Поверил в эту ложь —

Что если любишь, милая,

То и в огне спасешь.

Не мне могила вырыта

В бою, среди атак.

А если разлюбила ты, —

Тогда и смерть — пустяк.

«Сколько ездил в мире я…»

Сколько ездил в мире я —

Не окинуть глазу,

А у вас в Башкирии

Не бывал ни разу.

Не бывал, а вижу я,

Из-за тьмы туманной,

Крытый ветхой крышею

Домик деревянный.

Скучной ночью в комнате

Вы — одна в кровати, —

Может быть, и вспомните

Обо мне, солдате.

И, быть может, долго нам

Не заснуть во мраке,

Мне — в лесах под Волховом.

Вам — в Стерлитамаке.

Я грустил и ранее,

А уж нынче — мука:

Что ни сон — свидание,

Наяву — разлука.

«Вот вина серьезная —

На войне горюет!» —

Скажут люди грозные,

Те, что не воюют.

Ну, а тот, с кем рядом мы,

В оттепель, в мороз ли,

Зиму под снарядами

В обороне мерзли,

Скажет: «Брось, не жалуйся

На судьбу такую,

Не тоскуй, пожалуйста, —

Я и сам тоскую.

Хуже, чем распутица

В злую непогоду,

Видишь — немец крутится,

Не дает проходу.

А как всею силою

Будет бит, собака, —

Так езжай за милою

До Стерлитамака».

«Нет, не тихого берега ужас…»

Нет, не тихого берега ужас,

А туда, где дорогам конец.

Это крепче женитьб и замужеств,

Покупных обручальных колец.

Может быть, я напрасно ревную —

Все уж было меж нами давно,

Конский топот и полночь степную

Нам обоим забыть не дано.

И от смуглой руки иноверца,

Уносившей тебя от погонь,

В глубине полудетского сердца

Загорается робкий огонь.

Что ж, и мне мое сердце не вынуть;

Значит, надо — была не была, —

Но украсть эту девушку, кинут

Поперек боевого седла

И нести через душное лето,

Не считая ни верст, ни потерь,

К той любви, что в преданьях воспета

И почти непонятна теперь.

«В ночи, озаренной немецкой ракетой…»

В ночи, озаренной немецкой ракетой,

Шагая в лесу по колено в воде,

Зачем ты подумал о девушке этой,

Которую больше не встретишь нигде?

Так было у Тосно, так было в Оломне,

Так было за Колпином в лютом бою:

Три раза ты клялся забыть и не вспомнить

И трижды нарушил ты клятву свою.

«Когда, от огня хорошея…»

Когда, от огня хорошея,

Мне смерть поглядела в лицо,

Я вспомнил в немецкой траншее

Не руки твои, не кольцо;

Не улицы Луги кривые,

При блеске весеннего дня,

Когда я поверил впервые,

Что ты полюбила меня;

Не милые сердцу минуты,

Что где-то остались вдали, —

А церковь, куда почему-то

Нечаянно мы забрели.

Смешно нам, не верящим в бога,

Выдумывать это сейчас —

Но что-то, безмолвно и строго,

Связало и сблизило нас

И так высоко возносило

Над всей равнодушной толпой,

Как будто нездешние силы

Меня обручили с тобой.

«Настанет осень, пожелтеют травы…»

Настанет осень, пожелтеют травы,

И год пройдет, и много долгих лет.

Но я поил тебя такой отравой,

Что для нее противоядий нет.

Жить без меня? Глядишь, и жизнь постыла.

Идти со мной? Ан нет, не по плечу.

Но ты придешь. Ведь ты мне то простила,

Что я себе вовеки не прощу.

«На дальних дорогах, на снежном просторе…»

На дальних дорогах, на снежном просторе —

Не все ли равно, где окончится путь? —

Забудь и не думай, — сказало мне горе, —

Забудь о разлуке, о встрече забудь.

Забудь и о той, недоверчивой, милой,

Которую думал ты за руку взять,

И с ней самолетом лететь до Памира,

И в Грузии с ней на пирах пировать.

Забудь ее, путник, с годами не споря.

С другими не вышло — со мной проживем... —

Вот так убеждало солдатское горе,

С которым живу и скитаюсь вдвоем.

«Я девятнадцать дней тебя не видел…»

Я девятнадцать дней тебя не видел,

Грустишь ли ты, красавица моя?

Ты далеко. Не я тебя обидел,

И обижать уже не буду я.

Мне легче было два безумных года

Идти сквозь мир, потопленный в крови,

Что весь мятеж и вся моя свобода

Перед тюрьмой разлуки и любви?

А подвиг, долг, служение отчизне?

А смертный бой среди немых пустынь?

Ты — девочка, не знающая жизни.

Живи, не зная. Кончено. Аминь.

«Простишь ли мне свою тревогу…»

Простишь ли мне свою тревогу,

И тот ночной, недобрый час,

И те стихи, что, слава богу,

Никто не знает кроме нас.

Когда и разуму не вторя,

Уже с самим собой не схож,

От грубой ревности и горя

Зарифмовал я эту ложь.

Кого же видела во сне ты,

Каким придумала его —

Любовника или поэта,

Ночного друга своего?

Не я ли был таким когда-то, —

Да, виноватый без вины,

Стал просто-напросто солдатом,

Давно уставшим от войны,