Избранное - [9]

И самому, о гибели трубя,

Замучить ту, что все же не разлюбит?..

Стихи, стихи! Возьмут они тебя,

На миг спасут — и навсегда погубят.

Память

Да разве было это? Или снится

Мне сон об этом? Горная река,

Далекая китайская граница

И песенка уйгура-старика.

Да разве было это? На рассвете

Труба и марш. Военный шаг коней.

И с Балтики врывающийся ветер,

И шум ручья, и влажный блеск камней.

И веришь и не веришь... И с трудом

Бредешь за памятью в ее туманы.

...Бревенчатый под тихим солнцем дом

И вереском поросшие поляны.

И то, чего забыть никак нельзя,

Хотя бы вовсе память изменила:

И труд, и вдохновенье, и друзья,

И ты со мной. Все это было. Было.

«О, если мог бы я, хоть на мгновенье…»

О, если мог бы я, хоть на мгновенье,

Поверить в то, что все вернется вдруг

И я почувствую прикосновенье

Таких далеких и желанных рук!

За окнами, в сиянье зимней стужи,

Лежит залив. Кругом — холмы, леса.

А мне все кажется, что это хуже,

Чем жить в аду — но верить в чудеса.

«Что мне теперь песок любой пустыни…»

Что мне теперь песок любой пустыни,

Любого моря блещущий прибой,

Мне, ясно понимающему ныне,

Насколько я в долгу перед тобой.

Я дешево плачу: смертельной мукой,

Томительным сознанием вины,

Отчаяньем, и горем, и разлукой —

За ту любовь, которой нет цены.

«Ни судьбе, ни искусству, ни славе…»

Ни судьбе, ни искусству, ни славе,

Никому я тебя не отдам.

Не могу я болтать и лукавить,

К тридцати приближаясь годам.

Все уносят могучие реки.

И, не слишком ценя бытие,

Я тебе благодарен навеки

За любовь, за неверье твое.

«Гляжу — не наглядеться никогда…»

Гляжу — не наглядеться никогда.

О, как по-детски спишь ты, дорогая.

Вот и глядел бы долгие года

И сам не спал, твой сон оберегая.

Но все, что так необходимо мне,

По-нищенски судьба смогла отмерить.

...Как в детстве, что-нибудь скажи во сне,

Чтоб я сумел словам твоим поверить.

Песцы

Октябрь, а снег уже лежит на ветках.

Внизу холодный, чистый блеск реки.

А тут живут за проволочной сеткой

Хорошенькие быстрые зверьки.

И в ноябре совсем похорошеют,

Совсем готовы будут на убой,

Чтоб кто-нибудь другой тебе на шею

Накинул мех туманно-голубой.

Лев в клетке за полярным кругом

Вагон стоял на ледяной равнине.

Кругом — враги в одеждах меховых.

Но о другой, сияющей пустыне

Он размышлял и не глядел на них.

Мне ремесло не лжет и не наскучит.

Работник, а не праздный ротозей,

Я спрашиваю: кто меня научит

Держаться так среди своих друзей.

Борьба с воображением

Что, брат? Воображенье одолело?

Под солнцем тесно стало вам двоим?

А ну, скорей укройся, воин смелый,

За пресловутым юмором твоим!

Освободись от дружеских объятий!

Попробовал? Не вышло ничего?

Попробуй силою! Смелей, приятель!

Дурак! Отелло! Задуши его.

«Ты скажешь: сам взгляни на это снова…»

Ты скажешь: сам взгляни на это снова —

Да разве к счастью, славе и добру

Быть мнительным и грустным до смешного?

Пускай. И это на себя беру.

И голову теряя, и приличье,

Все револьверы в небо разрядив,

Я вижу, как я все преувеличил

И как я все же прав был и правдив.

«Однажды, когда я себе самому…»

Однажды, когда я себе самому

Казался веселым и смелым,

Спросил я судьбу свою: что и к чему

Написано в книге ее и во тьму

Нельзя ли взглянуть между делом?

Какую награду сулит мне борьба,

Какую придумала милость?

И я увидал, что старуха судьба

Ко мне хорошо относилась.

Сказала она: «Александр Ильич,

Дорогу твою мы отыщем.

Прости и послушай: ты счастлив и нищ.

Ты будешь несчастным и нищим».

«Да, это я сказал. Не будь упрямым…»

Да, это я сказал. Не будь упрямым

И трубку телефонную сними,

И позабудь, наедине с Хайямом,

О том, как суетятся за дверьми.

А стоит только вам разговориться —

И ты увидишь мир с иных высот.

Сам посуди: тебе, товарищ, тридцать,

А старику, пожалуй, девятьсот.

Посвящение(«Недобрая была тогда погода…»)

Недобрая была тогда погода.

И дождь, и снег. На сердце. На судьбе.

И то, что я писал в теченье года.

Все это — длинное письмо тебе.

Поймешь ли ты? — Поймешь. (Разборчив почерк.)

Открытым сердцем, милою душой.

Заплачешь ли? — Заплачешь. Тихо. Ночью.

Одна в постели, ставшей вдруг чужой.

И все слова и все прикосновенья

Забудешь? — Не забудешь ничего.

Быть может, только на одно мгновенье...

А я писал, безумец, для него.

1939

Мурманск

«В грядущих тревогах, в жестокой неволе…»

В грядущих тревогах, в жестокой неволе

Я, может быть, только одно сберегу —

Дорогу, и полночь, и Марсово поле,

И свет от созвездий на тихом снегу.

Как будто следы неземного кочевья

Давно позабытых народов и царств,

Как будто не наши кусты и деревья,

Как будто не Марсово поле — а Марс.

И два человека, одни во вселенной, —

Сюда добрались, ничего не боясь,

И друг перед другом стоят на коленях

И плачут, один на другого молясь.

И плачут от счастья, что к вечным страданьям

Они проложили невидимый мост,

И плачут, любуясь, в немом обожанье,

В светящемся мире туманов и звезд.

1939

«Азиатской тропы повороты…»

Азиатской тропы повороты

И вонючее горе болот...

Разве даром я шел по болотам,

Задыхаясь, — вперед и вперед?

Разве это проходит напрасно,

И напрасно я жил и дышал

У воды океана прекрасной,

Подымающей огненный шар?

Если я бескорыстным просторам

И открытым путям изменю,

Если я разорву договоры

И предам золотому огню,

Если, уличной девки покорней,

Я впущу малодушие в дом, —