Избранное - [22]

Я жил в семье полицейского сержанта. Когда он напивался, то заходил ко мне, клал свои тяжелые руки на мои плечи и все уверял, что он очень уважает русскую душу. Я, смеясь, отвечал ему, что он плохо знает ее, эту самую душу.

В украинском клубе, куда я иногда по вечерам заходил, я смотрел кинокартину «Броненосец «Потемкин» — увидел залитую солнечным светом широкую лестницу в Одессе, корабли, покачивающиеся на рейде, наши улицы, и это с такой силой напомнило мне мою страну, и так захотелось скорее, скорее домой…

По окончании практики я обратился к начальнику цеха с рядом технических вопросов. Он отказал. Я поехал в главную контору, но и здесь мне отказали. Тогда я пошел прощаться с знакомыми мастерами и рабочими. Я крепко пожимал каждому руку, я говорил, что, быть может, мы еще когда-нибудь встретимся, у меня остается о них хорошая память, и каждому в отдельности я задавал тот или другой интересующий меня вопрос. И получил на все вопросы точные и деловые ответы.

Я подвожу итоги своей работы в Америке. Да, я брал у капиталистов отзывы о моей работе. Я ценю характеристики Кейса и Форда. Мне важно было знать от самих капиталистов, как я у них проработал. Говорят — неплохо, говорят — о’кей!»

(Из дневника корреспондента)

Идею озеленения завода я вывез из Америки. Чистота заставляет рабочего оглянуться на самого себя. Вы посмотрите на фордовского машиниста, когда паровоз его выходит из депо. Обязательно он сам почище оденется, и рука у него невольно поглаживает начищенные, блестящие части паровоза. Я боролся за то, чтобы отвести остановку поезда подальше от нашей конторы, проложить густую аллею. Пусть бы наш рабочий прошелся утром по зелени и дышал свежим воздухом. Это для него полезнее, чем сразу же из душного вагона бежать в цех. Я думал о людях, но я боролся за зелень еще для того, чтобы спасти точные, дорогие станки от мелкой пыли, которая летом несется в окна цехов, проникает в штампы, в трущиеся части станков и сильнее наждака изнашивает оборудование. Жизнь станков тоже надо продлить!

«Когда В. И. Иванов вернулся из Ленинграда, с сессии Гипромеза, при первой же встрече он задал мне вопрос:

— В каком положении зеленые насаждения?

Я ответил:

— Дело совершенно заглохло. Говорят, что сейчас не до этого.

Он заявил, что это безобразие, и распорядился немедленно готовиться к работе.

— Готовьте посадочный материал и инструменты, будем сажать деревья, кусты, цветы.

Весной 1929 года по распоряжению Иванова решено было озеленить площадь вдоль трамвайной линии, до заводской территории и по склону к Волге.

Он потребовал, чтобы я ежедневно давал ему сведения о том, как идет работа, сколько у меня рабочих и т. д. И мы сумели в срок кончить посадку и поливку. В то время кабинет В. И. Иванова помещался в 502-м доме, на втором этаже. Из окна он мог видеть всю нашу работу. Когда посадки были кончены, он предложил их хорошенько огородить, но несмотря на это, возчики продолжали ездить по посадкам. Помню, как он каждое утро распахивал окно или стоял на дороге и гремел:

— Не ходите здесь и не ездите!

Была сделана изгородь.

Иванов издал приказ:

— Кто пролезет через изгородь, будет немедленно уволен.

В феврале 1930 года меня вызвал главный инженер и заявил:

— Получено от Иванова из Америки письменное распоряжение озеленить заводской двор.

Он приехал из Америки весной и на первом же техническом совещании в числе других требований настоял, чтобы вся территория завода и поселка была в зелени. Я спросил:

— Какой тип озеленения?

Он ответил:

— Лучше густая трава, потому что деревья загородят свет в цехах. И начинайте готовить землю под парк».

(Из воспоминаний лесомелиоратора А. П. Самохотина)

Мы сталкивали капиталистические фирмы лбами, брали от них лучшее, что имела Америка. Она работала на нас, на наши новые заводы, для которых мы закупали оборудование, но мы не слепо копировали, а пытались синтезировать достижения американской техники. Объезжая заводы, я своими глазами видел, как силы производительные перерастали тесные капиталистические рамки. Заводы работали в треть оборота, сдерживая себя, растаптывая свое техническое изобилие. И каждый раз, когда я наблюдал эту растрату накопленных сил, их медленное разрушение хотя бы тем, что заводы работали неполную неделю, я с завистью мечтал: «Нам бы эти умные машины, станки, автоматы-уникумы, прекрасную организацию производства…» В 1930 году все площадки в городах Америки, на которых выставляются автомобили для продажи, были ими переполнены. Машины продавались за бесценок. Их было так много, что черные крыши их сливались в одну волнистую линию. На площадке стояли тысячи лошадиных сил. Но они никому не нужны были. Машины, обреченные на безработицу. Их мы видели в Детройте.

«…И вот я вхожу вместе с Ивановым в кабинет Форда, в легендарный кабинет, описанный во множестве книг, — он находится в Дирборне, это небольшая комната в 15 футов длиной. Вот точная опись вещей исторического кабинета, куда ведут экскурсантов Америки и Европы. Стены высокие, потолок стеклянный, на полу ковер. Посредине комнаты большой письменный стол. Кресло Генри Форда. Старый Форд обычно сидит лицом к двери. Справа от Форда, в углу, стул с кожаной спинкой. По комнате разбросано несколько деревянных стульев. На письменном столе коммутатор и электрические приборы. И пара маленьких клещей. Полдюжины выпусков журнала «Атлантический ежемесячник», журналы аккуратно сложены рядом с клещами. За креслом Форда висит на стене большая картина, изображающая старый дом Форда на ферме. К сведению посетителей: дом этот был построен самим Фордом из досок, которые он в свое время сам напилил. В этом доме он жил со своей женой после их свадьбы. На другой стене находятся две картины и письмо, вставленное в рамку. Письмо это, написанное в Лондоне во время войны, повествует, как фордовские автомобили спасли английских солдат в одном сражении с немцами. Далее по стенам развешаны портреты Форда, Эдисона и Берроуза. Над дверью висит план одного из фордовских заводов.