Избранное - [37]

— Да.

— А если Коля испугается и не придет на мыс?

— Он придет, — сказала Таня, не отрывая глаз от листвы.

— А если отец узнает?

— Он не узнает.

— Ты не боишься разве, что кто-нибудь скажет ему?

Таня пожала плечами.

— Кроме тебя, никто не знает. А ведь ты не скажешь.

Но все же она взглянула на Фильку с подозрением, не смеется ли он.

Но никогда в жизни Филька не был так серьезен.

— Я знаю это место, — в раздумье сказал он. — Там на заре всегда пасутся фазаны. Хорошо их стрелять по утрам. Но ты не ходи.

— Нет, я пойду, — ответила Таня.

И по голосу ее Филька понял, что решение Тани твердо.

Все, что мог он спросить, то спросил; все, что мог он сказать, то сказал. Что еще оставалось сделать?

Он молча посмотрел на Таню. Солнечный свет горел на ее лице, на руках, на легком красивом платье, которое она не боялась испортить.

И он подумал:

«Напрасно, однако, я все это спрашивал. Она ничего не боится».

И в ту же минуту в глазах Тани он увидел необычайный страх, которого никогда не видел на ее лице.

Он отодвинулся с невольным испугом.

— Что с тобой?

— Гусеница! — крикнула Таня.

Она оттянула платье на плече, крепко сжав его в узелок, и с ужасом повторила несколько раз:

— Гусеница, гусеница! Вот она, здесь! Противно! Режь скорей!

Самую малую долю секунды Филька колебался, глядя на свой нож, которым добывал муравьиный сок и резал серу и делал столько приятных для Тани вещей. И вдруг, взмахнув им, отхватил изрядный кусок Таниного платья.

Ничего не испытывая, кроме страха и отвращения, Таня в первое мгновение все еще сжимала в руке отрезанный кусок ткани, затем медленно развернула его. Вместо страшной гусеницы на ладони ее лежал обыкновенный сучок.

Страх на лице Тани сменился недоумением, недоумение — отчаянием, когда она увидела на своем платье огромную дыру. Она всплеснула руками.

— В чем же я теперь пойду? Зачем ты это сделал, Филька?

— Нарочно, — сказал он, — хотя ты сама об этом просила. Но, может быть, ты теперь не пойдешь на мыс?

— Все равно я пойду. Я пойду, я пойду! — закричала Таня и, спрыгнув с дерева, скрылась, утонула в роще.

И Филька не успел даже заметить, как исчезла она между черных и белых берез.

Словно вихрь умчал от Фильки друга.

Он остался на дереве один. Геометрия, лежащая у него на коленях, упала в траву. Полосатый бурундук, самый любопытный из всех живущих в этой роще под корнями даурской березы, подошел к упавшей книге и остановился перед ней. В передних лапах он держал орех, который нес в свою норку.

Филька сердито запустил в бурундука ножом. И острый нож вонзился в землю перед самой мордой зверька.

Бурундук уронил орех и тоже исчез.

А Филька медленно сполз с дерева. Он поднял орех, положил его на ладонь и взвесил — орех был полный, Филька некоторое время смотрел на него без движения, все думая о Тане, и затем, решив, что все-таки каждый орех должен быть раскушен, громко разгрыз его.

XXI

Ночью город спал. И хотя каждый звук, раздающийся вдалеке, кажется ночью близким, но нечего было слушать в безмолвии города. Никто не ходил по его улицам.

Только Таня продолжала свой путь.

Однажды она ходила уже — в эту пору и по этой дороге. Но тогда рядом шел Филька, он нес ее удочки на плече. Оба они немного дрожали от холода, потому что была осень и на рассвете листья срывались с деревьев и догоняли ветер, не касаясь земли. И звезды горели тогда только на самом краю горизонта. А теперь они не уходили с неба, дожидаясь зари, чтобы дружно покинуть его.

И, пока они горели в тишине, Таня все шла одна при их свете, направляясь к лесистому мысу.

Она вошла в лес и выбрала себе широкую тропинку, где было светлее, чем под деревьями. Длинные корни и тени лежали на ее пути. Но ей не было страшно. Только влажные листья ольхи изредка пугали ее немного, задевая лицо. Она отстраняла их рукой. Она была задумчива.

Она думала:

«Что делать, если Коля скажет мне о любви. Что делать?»

Вчера он пришел к ней и сказал: «Приходи. Я прошу тебя, ну, я просто говорю тебе — приходи, ради меня. Ведь я еще не видел как следует рассвет в лесу. Приходи».

И вот через мгновение она придет.

«Что делать? Что делать вообще, когда тебе говорят о любви, а у тебя есть мать, для которой ты в жизни одна и нет у нее никого больше?»

Она слегка дрожала, думая об этом, и куталась в докторский халат своей матери, который надела тайком.

А лес уходил все дальше, ведя ее по своим тропинкам к мысу, где были рассеяны огромные камни.

Коля выбрал себе место среди них. Он сидел и ждал, глядя в сторону леса. А под угасавшими звездами уже белел песок и, словно под дождем, блестели камни.

Таня появилась перед ним внезапно. Он не узнал ее в белом халате и вскочил, будто собираясь броситься прочь от нее. Таня окликнула его по имени. Он отозвался. Но смущение его не прошло сразу.

Время тянулось медленно. Они в полном молчании шли назад, к опушке, где, словно веретена, окутанные пряжей, стояли в дыму остроконечные ели.

Они выбрали лиственницу с широкими ветвями и остановились под ней.

— Зачем ты надела этот халат? — спросил Коля.

Таня ответила:

— У меня нет теперь красивого платья, которое так нравилось тебе.

— Зачем ты говоришь о своем красивом платье? Я его совсем не помню. Я думаю только о тебе.