Избранное - [160]

А налево работает с бригадою мать.

Нюшка сбежала с пригорка и пошла налево, к женщинам, потому знала все-таки — там ее место.

Она сняла грабли с плеча и приготовилась уже сгребать сено.

Но только вышла из травы на скошенный ряд, как тут ее все и увидели.

Колхозницы закричали:

— Глянь-ка, Груня, пришла твоя непоседа! Экое с ней наказанье! На помощь собралась.

Не боялась Нюшка в дороге ни ветра, ни ос, ни ласточек, а этого крика испугалась — как бы не заругалась мамка.

И, вспомнив мальчика, который так ловко отнял у нее красивую бумажку, Нюшка тоже закричала громко!

— Четыре года, четыре года!

Никто ее не мог понять. А мать поняла отлично.

— Не четыре года, а пятый уж тебе будет, непоседа ты этакая, — сказала мать. — Но что мне с тобой делать? Ладно уж, не обижу. Становись на работу рядом.

1938

Подарок

Если тебе только тринадцать лет, дорогой читатель, и ты учишься уже в ремесленном училище и даже совсем недавно выбран старостой первой группы «Е», то жизнь доставляет тебе немало всяких радостей.

Например, радостно было теперь Пете Саламатову рано утром вбежать прямо с Садовой на школьный двор, стесненный новыми домами, и увидеть знакомый подъезд в глубине под тяжелой аркой, и убедиться в том, что старые стены училища по-прежнему стоят на месте и что их никто не унес от него, пока он ночью спал в общежитии на Стромынке.

Радостно было теперь, после утренней линейки, впереди всей группы войти в цех и, услышав хриплый от курения, но всегда ободряющий голос мастера Дмитрия Тимофеевича, не медля и не торопясь, как настоящий рабочий, подойти к своему месту, вправить деталь в станок, вовремя включить его, и увидеть вдруг могучее вращение колеса, и услышать покорный звук металла под неумолимым резцом, и углубиться в этот звук, как в песню, и знать, что ты не разрушаешь мир, а создаешь его, что с каждым днем, как колос, зреет твое мастерство, а за стенами училища огромная страна, что зовется твоею Советской родиной, ждет уже тебя с нетерпением, как мать, и любит твои детские, еще не обученные руки.

Это было очень приятно для Пети, так как иной матери, что ждала бы его к себе, у него не было ни в родном селе Боровом, откуда он пришел в училище, ни в другом далеком месте.

Приятно было Пете и сейчас, в этот зимний белый вечер, не бегом, а шагом идти по Садовой улице и думать о том, что никому другому в мире, как только ему одному, вся группа в тридцать мальчиков поручила купить подарок подшефному катеру «Ремесленник».

Катер этот, конечно, не простой, на котором ездят в воскресенье по Московскому морю ловить щук в канале. Катер этот носит на себе три грозные торпеды и плавает далеко, по Черному морю, которого Петя никогда не видел. Но разве важно это, если он видит его в своем воображении? Он видит отлично живых, красиво оперенных птиц над голубой водой и две высокие волны, поднятые стремительной силой мотора. Это они скрывают стальные борта, и нос, и палубу катера от взоров вражеских кораблей, дымящих за пределами горизонта. Но зоркоглазый, маленького роста капитан, очень похожий на Петю, стоит впереди на носу, весь мокрый от брызг, и неотступно смотрит на запад, где синей чертой, словно лентой на карте, отмечены нерушимые границы советских вод и суши.

А вражеские дымы все ближе.

Петя зорко следит за ними и вдруг издает долгий, нарастающий свист, похожий на вой, на пение летящего снаряда, — звук, уже давно знакомый ему, и громко восклицает:

— Есть! Цель накрыта! Сказано — ближе не подходить!

Но тут Петя вспоминает, что он уже не маленький, чтобы разговаривать самому с собой вслух. Он отмахивается от собственного воображения, как от налетевшей осы, и быстро шагает дальше по Садовой улице.

Ах, Садовая, Садовая! Может быть, вот этой старушке, что идет навстречу Пете, она кажется обыкновенной улицей, которую в часы «пик» бывает опасно перейти. Но для Пети лучшей улицы в мире нет и нет места прекраснее ее на свете.

Когда идет дождь, она черна и блестит, как река под звездами. По простору ее, залитому асфальтом, точно смерчи, проносятся автомобильные бури. Столбы белого света стремительно бегут мимо глаз, то внезапно дробясь и сокращаясь в лужах, то вытягиваясь до самого дальнего перекрестка.

Когда тепло и сухо, она манит в даль, чуть прикрытую копотью, что висит над невидимыми заводами.

Когда ночь, огни ее, затмевая звезды и луну, озаряют небо снизу.

Хороша она и под снежком, вечером, когда огромные дома проплывают мимо Пети, как освещенные эскадры кораблей. И шум, бессонный шум величайшей столицы, ударяясь в стены и окна, проникает в самое сердце Пети и остается там навсегда.

Когда он станет мастером, он будет жить на Садовой.

А пока он только шагает по ней, не вынимая руки из кармана, где лежат общественные деньги. Кулак его так крепко сжимает их, что не только ладонь, но даже кисть руки, несмотря на мороз, слегка влажна от пота.

Есть от чего вспотеть. В руке зажата немалая сумма — сорок пять рублей шестьдесят копеек — совершенно новенькими деньгами.

Собрать их в первой группе «Е» было не так легко, как, например, в другой группе — «А», где есть бережливые девочки.