Избранное - [54]

— Прекрасная ночь, — заметил Митч.

Баярд ничего не ответил. Он мрачно курил; на голове его, словно шлем, белела плотная повязка. Месяц и насекомые слились воедино — в нечто видимое и слышимое, но лишенное источника и измерений.

Через некоторое время на смутном полотне дороги возник увенчанный серебристой шляпой Хаб. Он приблизился, поднес кувшин к дверце и вытащил пробку. Митч передал кувшин Баярду.

— Пейте, — сказал Баярд.

Все трое выпили из горлышка.

— А черномазых-то нам напоить не из чего, — сказал Хаб.

— Верно, — согласился Митч и, обернувшись, спросил: — Есть у вас кружка, ребята?

Негры засуетились, озабоченно забормотали.

— Постойте, — сказал Баярд. Он вышел, открыл капот и снял крышку фильтра. — Вначале будет отдавать маслом, но стоит сделать несколько глотков, и вы привыкнете.

— Да, сэр, — хором согласились негры.

Один из них взял крышку, обтер ее полой куртки, и все трое по очереди выпили, громко причмокивая. Баярд поставил крышку на место и влез в автомобиль.

— Кто-нибудь хочет еще? — спросил Хаб, помахивая кочерыжкой.

— Дай Митчу, — сказал Баярд. — Он должен нас догнать.

Митч выпил еще. Потом Баярд поднес к губам кувшин и запрокинул голову. Остальные почтительно за ним наблюдали.

— Будь я трижды проклят, если он не выпьет все до дна, — пробормотал Митч. — Только я бы на твоем месте побоялся так много пить.

— Это все голова проклятая. — Баярд опустил кувшин и передал его Хабу. — Я все думаю, может, мне от спиртного лучше станет.

— Док сделал слишком тугую повязку, — сказал Хаб. — Хотите, мы ее немножко ослабим?

— Не знаю. — Баярд закурил сигарету и выбросил спичку. — Пожалуй, пора ее снимать. Поносил и хватит.

Он поднял руки и начал возиться с бинтом.

— Ты ее лучше не трогай, — предостерегающе заметил Митч.

Но Баярд продолжал распутывать повязку, потом сунул пальцы под бинт и изо всех сил его дернул. Один из негров нагнулся вперед, разрезал бинт карманным ножом, и все смотрели, как Баярд сдирает и выбрасывает повязку.

— Зря ты это сделал, — сказал Митч.

— Оставьте его, пускай снимает, если хочет. Он уже здоров, — сказал Хаб, забрался в автомобиль, зажал между коленями кувшин, и Баярд развернулся. Песчаная дорога зашуршала под широкими шинами и, осыпаясь, стала подниматься в лес, где обманчивые лунные блики, дрожа, растворялись в туманных далях. В перемежающихся узорах света и тени мягкой флейтой лились голоса невидимых, непонятно откуда взявшихся козодоев. Выйдя из леса, дорога пошла под уклон среди бесшумно осыпающихся песков. Они свернули в долину и поехали в сторону, противоположную городу.

Автомобиль несся вперед под сухой свист закрытого глушителя. Негры тихонько переговаривались между собой, и временами сзади вспыхивал их мелодичный смех, который, словно клочки бумаги, уносило ветром. Они миновали железные ворота, безмятежно спящий под луной среди деревьев дом Баярда, безмолвную коробку станционного здания и стоящую на запасном пути хлопкоочистительную машину под металлической крышей.

Наконец дорога стала подниматься на холмы. Она была ровная, извилистая и пустынная, и, когда Баярд увеличил скорость, негры умолкли. Впрочем, они ждали от него и не такого. Еще дважды автомобиль останавливался и все выпивали, а потом с вершины последнего холма они увидели новое скопление огней, напоминавшее нитку четок в глубокой впадине, по которой проходила железная дорога. Хаб снял крышку фильтра, и они выпили снова.

По улицам, точно таким же, как в их родном городе, они медленно подъехали к точно такой же площади. Толпившиеся на площади люди оборачивались и с любопытством провожали их взглядом. Автомобиль пересек площадь, поехал по другой улице между широкими газонами и занавешенными окнами, и вскоре за железным забором в глубине двора среди серебристо-черных деревьев перед ними возникли ровные ярусы ярко освещенных окон, словно гирлянды четырехугольных фонариков, подвешенные среди ветвей.

Здесь в тени они остановились. Негры вышли из автомобиля, и двое вынули контрабас и гитару. Третий держал в руках тонкую трубу, и на ее глазированных клапанах блестел и переливался бледный лунный свет; все трое стояли, склонив друг к другу головы, тихонько переговаривались и, касаясь струн, извлекали приглушенные жалобные аккорды. Потом один из негров поднес к губам кларнет.

Это были старинные мелодии. Некоторые отличались замысловатой сложной формой, но в исполнении это терялось, и все они становились простыми, жалобными и протяжными. Густые печальные звуки плыли по серебристому воздуху, замирая и растворяясь в обманчивых лунных просторах. Потом негры заиграли старинный вальс. По испещренному бликами газону к ограде подошел цербер колледжа, он прислушался и облокотился об ограду — грузная тень среди множества других теней. На противоположной стороне темной улицы тоже стояли слушатели. Какой-то автомобиль подъехал, затормозил у обочины, выключил мотор и фары, а в освещенных окнах на всех этажах появились окруженные сияющим ореолом головы, похожие друг на друга, женственные, далекие, нежные и божественно юные.

Негры сыграли «Дом, милый мой дом», и когда грустные мягкие звуки затихли, до них донеслись легкие хлопки тонких девичьих ладоней. Потом Митч своим приторно-сладким тенорком спел песню «Доброй ночи, леди», и юные руки захлопали смелее, а когда они двинулись дальше, из освещенных окон высовывались изящные головки в ореоле блестящих волос и легкие хлопки еще долго плыли им вслед, становясь все слабее и слабее в серебристом безмолвии бесконечных лунных просторов.