Избранное - [52]

— Боюсь, как бы нам не попасть в беду, если мы дадим мистеру Баярду виски, Хаб, — сказал Сэрат. — Правда, сам док Пибоди дал ему хлебнуть глоточек, так я думаю, ничего, если и мы дадим ему немножко. Правда, мистер Баярд?

Он поднял на Баярда свою хитрую добродушную физиономию. Хаб вытащил из кувшина пробку, сделанную из кукурузной кочерыжки, передал кувшин Сэрату, и тот протянул его Баярду.

— Я знал мистера Баярда, еще когда он в коротких штанишках бегал, — доверительно сообщил Сэрат Хабу, — но выпиваем мы вместе первый раз. Верно, мистер Баярд? Может, вам нужен стакан?

Однако Баярд уже пил прямо из кувшина, положив его поперек поставленной горизонтально руки и по всем правилам науки той же рукой поддерживая горлышко.

— Смотри-ка, он умеет пить из кувшина. Я всегда знал, что он настоящий парень, — одобрительно заметил Сэрат. Баярд опустил кувшин, вернул Сэрату, и тот церемонно протянул его Хабу.

— Валяй, — сказал Хаб. — Глотни.

Сэрат приложился к кувшину, размеренно двигая кадыком. Над источником в низком луче солнца золотистыми чешуйками мякины кружили и вились комары. Сэрат опустил кувшин, отдал его Хабу и тыльной стороной руки вытер рот.

— Ну а теперь как вы себя чувствуете, мистер Баярд? — спросил он и смущенно добавил: — Вы уж меня простите, вас, наверно, капитаном называть надо.

— Это еще зачем? — спросил Баярд. Он тоже сидел на корточках, прислонившись к стволу бука. Поднимавшийся позади них склон скрывал сарай и хижину, и все трое сидели как бы в маленькой чаше тишины, отдаленной от времени и пространства и до краев наполненной прохладным и чистым дыханием источника и тонкими струйками солнечного света, который, словно разбавленное вино, просачивался сквозь заросли ивняка и бузины. На водной глади источника лежало отраженное небо, а на нем красовался узор из неподвижных в безветрии листьев бука. Худощавый Хаб охватил руками колени; из-под полей его заломленной набекрень шляпы торчала сигарета. Сэрат сидел напротив, по другую сторону источника. На фоне выцветшей голубой рубашки его лицо и руки выделялись ровными темно-коричневыми пятнами, наподобие красного дерева. Толстопузый благодушный кувшин стоял между ними.

— Да, — повторил Сэрат, — я всегда считал, что виски — лучшее лекарство от любой раны. Новомодные молодые доктора, они, конечно, другое говорят, а вот когда старый док Пибоди отрезал моему дедушке ногу, дедушка лежал на кухонном столе, и в руках у него была бутыль, а на ноги ему положили тюфяк и стул, и четыре человека его держали, а он ругался и пел такую похабщину, что женщины и дети ушли на луг за сараем и там дожидались, пока все кончится. Выпейте еще, — добавил он, протягивая кувшин через источник, и Баярд выпил снова. — Вам теперь намного лучше, верно?

— Черт его знает, — отвечал Баярд. — Это настоящий динамит, ребята.

Держа кувшин на весу, Сэрат хмыкнул, потом пригубил, и кадык его снова стал подниматься и опускаться на фоне ивняка и бузины. Бузина скоро зацветет бледными мелкими соцветиями. Мисс Дженни каждый год делает из них вино. Хорошее вино, если знать рецепт и набраться терпения. Вино из цвета бузины. Похоже на детскую считалку из игры, в которую играют девочки в светлых платьицах вечером после ужина. Над чашей, куда еще проникали низкие лучи солнца, как пылинки в пустой, заброшенной комнате, кружили и вились комары. Приятный голос Сэрата снова и снова учтиво восхищался тем, какая крепкая у Баярда голова и как здорово, что они с Баярдом первый раз вместе выпивают.

Они выпили еще, Хаб попросил у Баярда сигарету и сочным деревенским языком принялся рассказывать разные неприличные истории про девчонок, виски и игру в кости, и вскоре они с Сэратом затеяли добродушный спор насчет работы. Казалось, они могут сколько угодно сидеть на корточках, не испытывая ни малейшего неудобства, тогда как у Баярда ноги уже онемели, и он сел на землю, прислонился спиною к дереву, вытянул свои длинные ноги, по которым, покалывая, побежала застоявшаяся кровь, и сидел так, слушая голос Сэрата, но не вникая в смысл его слов.

Голова теперь причиняла ему одно лишь неудобство: временами у него возникало такое ощущение, будто она совсем отделилась от тела и висит над зеленой стеной, как прозрачный шар, в котором или за которым никак не хочет ни проясниться, ни окончательно исчезнуть, а только назойливо, с каким-то смутным раздражением маячит все то же лицо — два округлившихся от изумления глаза, две поднятые кверху руки, они мелькают за белой рубашонкой и короткими синими штанишками, а потом грохот, треск, удар и черная тьма…

Мягкий, обволакивающий голос Сэрата все звучал и звучал — ровно, медленно, ничуть не раздражая. Казалось, он легко вписывается в окружающий пейзаж своим рассказом о немудреных земных делах.

— Знаете, как старший брат учил меня работать на хлопковом поле? Он взял меня с собой, пустил вперед и велел начинать. Не успею я один ряд пройти, а он уж тут как тут. И только я в землю разок мотыгой ударю — слышу, он уже два раза ударил. У меня в те времена даже и башмаков еще не было. Вот мне и пришлось научиться копать побыстрее, чтобы его мотыга не обдирала мне голые пятки. И вот тогда я дал себе клятву — будь что будет, а только я землю копать не стану. Это хорошо, у кого своя земля есть, а у нас никогда своей земли не было, и всякий раз, когда мы борозду вспахивали, значит, для кого-то чужого грязь месили.