Избранное : Феноменология австрийской культуры - [38]

— ее наполненность высшим смыслом. Уже эту жизнь нужно молить теперь о даровании преизбытка. И эта жизнь становится непонятной в чудесности своей полноты. Она непонятна тем, что более чем понятна, как вот эта непосредственная ее данность. Эта Сапфо противостоит окружающей ее жизни не как поэтесса и не как олицетворение искусства, а как та же самая жизнь, но жизнь удивительная и неожиданная. Сапфо поражает тем, что она смертный человек, тогда как место ей — среди небожителей. Поэтому она есть вызов всякой привычности и обыденности, ее присутствие нарушает и разрывает эту обыденность. Таковы у Грильпарцера Сапфо — и Медея, Либусса, Рахиль в «Еврейке из Толедо», единственной драме Грильпарцера, где исполнение, к сожалению, не вполне отвечает намерениям. Медея, Либусса, Рахиль — это разные живые образы; у них есть волшеный дар и дар прорицания, но для Грильпарцера это, конечно, один, видоизменяющийся, каждый раз по-своему, образ высшей жизни. В «Еврейке из Толедо» названа его суть. Дело не в идеальности образа и не в человеческом совершенстве, а в полноте осуществляемой жизни. Грильпарцер говорит так — «истина жизни»:

Ich sage dir, wir sind nur Schatten,

Ich, du und jene ändern aus der Menge,

Denn bist du gut; du hast es so gelernt,

Und bin ich ehrenhaft; ich sah’s nicht anders,

Sind jene ändern Mörder, wie sie’s sind:

Schon ihre Väter ware ns, wenn es galt.

Die Welt ist nur ein ewger Widerhall,

Und Korn aus Korn ist ihre ganze Ernte.

Sie aber war die Wahrheit, ob verzerrt,

All, was sie that, ging aus aus ihrem Selbst,

Urplötzlich,unverhofft und ohne Beispiel.

Seit ich sie sah, empfand ich, daß ich lebte,

Und in der Tage trübem Einerlei

War sie allein mir Wesen und Gestalt. (IX, 206)

Я говорю тебе — мы только тени: я, ты и все другие;

ведь если ты добра, — ты так приучена, и если честен я, — другого я не знал; и если те, другие, убивают, так убивали их отцы,

— мир это вечное эхо,

и от зерна рождается зерно.

Она же была истиной, пусть в искажении,

— все, что ни делала она, шло из ее глубин: внезапное, как гром, как беспримерное.

Увидев ее, я почувствовал, что я живу,

— в печальной череде дней

она была мне сущностью и живым обликом.

Эта высшая жизнь есть верность себе, когда внутренняя сущность человека излучает правду жизни, эта сущность — живое произведение искусства, которое способно поражать своим внезапно открывающимся смыслом, зеркало, в котором можно видеть свое жизненное несовершенство, — речь идет не о добродетелях и пороках, а о несовершенстве как о невыявленности своего, как о неверности заданного тебе. Светлый, божественный образ Сапфо, трагический — Медеи и темный, демонический — Рахили — это разные явления жизни в ее полноте.

Но самое прекрасное создание Грильпарцера — это его трагедия о Геро и Леандре, названная им «Волны моря и любви», восьмая в числе тринадцати, 1829 года. Геро — это и самый чистый образ среди всех, что у Грильпарцера открывают вид на полноту жизни. Но как метафора моря охватывает здесь всю пьесу, так здесь и все жизненное волшебство, все жизненные чары отделяются от героини драмы и разлиты в самом тоне драмы. Здесь сама природа волшебствует, и сама поэтическая интонация, так что у Грильпарцера нет более мягкого трагизма, и в драме нет ничего резкого и кричащего, но трагическое действие драмы совершается спокойно, как будто оно заранее предустановлено. Но и нет иного характера, которых бы жил, развивался и умирал на наших глазах с такой естественностью, с таким внутренним покоем и с такой гармонией, как Геро.

Это естественность, с которой живет природа и растет растение, но в то же самое время высшее и самое мудрое человеческое существование.

So schön, so still, so Ebenmaß in jedem,

Im Einklang mit sich selbst und mit der Welt. (III, 246–247).

Так прекрасна, кротка, тиха, гармония во всем, — в созвучии с собой и с целым миром.

Во всей немецкой драматургии, безусловно, нет пьесы, где было бы меньше рефлексии, но где было бы больше мудрости. Но это мудрость смысла жизни, и эту жизнь мы чувствуем в этой драме, но она не состоит ни в глубокомысленных изречениях, ни в разумных поступках. Но Грильпарцер именно сумел показать тут полноту жизни, и притом не только в одном характере, но и во всей драме как создании поэзии и стиля. Представление о жизненной пол ноге воплощено не только в одном характере, но в самой драме. «Волны» любви и моря — волны самого «существования» — это не только жизнь героев драмы, но это и само дыхание произведения, захватывающее читателя, это особая музыка драмы, музыка, состоящая не в благозвучии слова и стиха как таковых, но в благоугюрядоченности воплощенного в слове и в стихе волнующегося смысла. О благозвучии слова и стиха в собственном смысле Грильпарцер, можно сказать, никогда особо не заботился, но в заботе о простоте смысла создается певучая гармония настроения и духа, не требующая никакой иной музыки и даже, может быть, отталкивающая от себя средства музыкального искусства.

Это — гармония жизненной полноты, что охватывает здесь природу и человека, одно волнение стихии, в которой все существует. И однако это не просветленный