Избранное - [124]

После этих поучений дней за десять до троицы они прибыли в Будапешт и остановились в «Британии». Доктор Харбах тотчас же отправился к Руссовым, тогда как Дональд и Хвостик продолжали деятельность dans la même branche и кстати познакомились с Путником и Гергейфи, с которыми им не удалось встретиться в прошлое свое пребывание здесь.

Что касается этого Гергейфи, то уже пора спросить, кто он, собственно, такой, независимо от его непосредственного и весьма живого участия в судьбе Ласло? Когда он наконец вышел из долгого оцепенения на проспекте Андраши перед памятником безымянному королевскому летописцу, он пересек широченную улицу и на другой стороне вошел в большое кафе, почти столь же пустынное, как и улица, видимо уже закрывавшееся. Но он еще успел выпить кофе. Винные пары улетучились. Он этого хотел. Тибор опять собрался в путь на улицу Дёрбентеи, где у него была маленькая, но весьма элегантная квартирка.

Он теперь стал очень похож на своего отца: тонкой фигуркой, походкой, худощавым лицом с резкими чертами. Даже пристрастие к крепким духам он делил с управляющим старика Глобуша, такое пристрастие было несколько неожиданно в столь экономном субъекте. Но Венгрия — это не Верхняя Австрия и не Нижняя Бавария. Тибор и наездником был превосходным, совсем как отец.

После долгих лет он однажды снова приехал в Мошон погостить у отца. На сей раз его обслуживали и баловали две старые женщины. Когда они были помоложе, он их едва замечал. Теперь они пришлись ему очень по вкусу своим добродушием и незлобивостью, и он спросил старика, откуда они, собственно, взялись.

— С улицы, — отвечал папаша Гергейфи, — бывшие потаскухи из Вены.

Лишь много позднее оказалось, что эта лаконичная справка стала играть известную роль в духовном хозяйстве Тибора Гергейфи: она была веществом, растворяющим его скепсис, который укладывался в одну-единственную фразу: «Если в чем-то не везет, значит, ни в чем не повезет». Приблизительно так.

* * *

В самом деле, если бы он мог незаметно сопровождать Марго в ее прогулках, это нашло бы свое подтверждение.

Например, в музей римских древностей за Швабенбергом.

Высокоцивилизованные люди во все времена пользовались не только комфортом (как то доказывает элегантная римская ванная комната в Альтенбургском музее в Германии), но и множеством всяких излишеств, и это вызывает куда больший интерес, чем великие творения прошлого, ибо это нам ближе. Тогда, как и нынче, существовала целая армия людей, которые выдумывали эти мелочи, производили их и распространяли среди населения. Древность в определенных областях жизни была на удивление необременительной (если не была до ужаса непристойной), ведь сохранились бесчисленные статуэтки, которые сегодня вряд ли кто решится открыто поставить у себя в комнате, так великолепно они сработаны. Границы допустимого у нас значительно сузились. Кажется, у римлян (и у римлянок?) излюбленной игрушкой была крошечных размеров обезьянка, которая развлекается на свой, обезьяний лад; существовали даже движущиеся статуэтки такого рода.

В музее за Швабенбергом подобные предметы были размещены в отдельной маленькой комнате, туда допускались только мужчины, если собрание музея осматривала компания, куда входили лица обоего пола. Как вел себя смотритель, статный мужчина, бывший фельдфебель, если приходили только дамы, было неизвестно. Марго, во всяком случае, являлась одна. Так что ей очень быстро и неоднократно представлялась возможность осмотреть все без исключения экспонаты.

Поэтому Гергейфи долго еще был не прав со своей абсурдной тезой: «Если в чем-то не везет, значит, ни в чем не повезет».

* * *

Руссовы немедленно дали большой ужин, в известной степени для доктора Харбаха и приехавших с ним господ, но в то же время и для la même branche; так или иначе, были приглашены Путники и Тибор.

Между тем стало очень жарко, и в столовой у Руссовых работало четыре вентилятора и распылитель хвойного экстракта.

Это было поистине благодеянием. Разумеется, Хвостик и Дональд не явились сюда потными, прямо из конторы, а успели переодеться в «Британии» и даже принять душ. Когда они спустились вниз, в холле гостиницы уже сидел доктор Харбах, такой же освеженный и в вечернем костюме.

Дональду все еще казалось, что глаза ему застилает пелена знойной тьмы этих дней, она не исчезала и, точно паутина, закрывала лицо. Он чувствовал ее даже под душем, между собою и белой кафельной стеной. Это рождало ощущение неловкости, замаскированности полосы обеспечения, как говорят военные, и, может быть, даже легкое головокружение.

После недолгой поездки в машине они попали в дом к Руссовым, где, по счастью, было прохладно.

В этом своем более или менее сносном, хотя все еще затуманенном, состоянии Дональд впервые увидел госпожу Марго Путник, сестру la reine.

Гергейфи — смокинг среди прочих смокингов — стоял рядом, когда Дональда представили госпоже Путник в гостиной, столь же прохладной, как и столовая, двери которой были еще закрыты.

В Тиборе вновь вовсю взыграло то его специфическое желание все видеть насквозь, если можно так сказать: жажда во все проникнуть. Дональд был ярко освещен люстрой. Но Марго стояла, как бы отступя за стену приглушенного света, в топазовом луче торшера. И все-таки Гергейфи заметил в ее лице — которое он обычно, не считая тех минут, когда она декламировала стихи Петёфи, привык видеть как наглухо закрытое ставнями окно, — вспышку, увидел словно сквозь щель, но у нее это было как знак пробуждения — в момент, когда она увидела Дональда.