Избранное - [121]

Тибор, не так уж восхищенный ее красотой — его вкусы избрали себе совсем иные дороги (и кстати сказать, правильные, в чем мы скоро убедимся), — всеми силами стремился получше ее рассмотреть, понять, побольше узнать о ней, досконально ее изучить, хотя его ни на мгновение не покидало сознание тщетности своих усилий.

В остальном контакт был установлен, и вечер проходил гармонично, как принято выражаться. С Марго было легко. Она не была чуркой, которая, не шелохнувшись, лежит на дороге, дожидаясь, покуда ее повернут или поднимут… Она сама могла расшевелить кого угодно, например этих двух стройных, изящно сложенных молодых людей, круживших вокруг нее, как планеты вокруг солнца. И удивительное дело, чего она иной раз добивалась! Мы справедливо сравнили ее с нашей инженершей, по рангу, так сказать. Образование не отягощало ни Путника, ни Гергейфи, последний рад был, что хоть кое-как справлялся с французским языком. Марго заявила, что ее венгерский годится только для домашнего обихода. Она, правда, очень старалась в нем усовершенствоваться, но в общество пока что отказывалась говорить по-венгерски. И хорошо делала. Венгерский — насквозь поэтический язык, посему особенно чувствительный к фальшивым интонациям или деревянно-грамматическому школьному употреблению. Чтобы овладеть венгерским, надо родиться либо венгром, либо лингвистическим гением.

Но однажды она все-таки заговорила по-венгерски — и с того дня взяла обоих себе в провожатые.

Им никогда не хотелось затратить усилия на то, чтобы пройти расстояние от кабачка, что за Швабенбергом, до одиноко стоявшего музея римских древностей. Марго он был давно известен. Она достаточно долго была одна и жила несчастливо, чтобы уметь оценить сокровища, мимо которых счастливые люди проходили не задумываясь, счастливые даже в несчастье, оттого что рядом есть близкий человек, есть разговоры с ним, вино. Подруга Марго Ирма, дочка богачей Руссовых, в дом которых ее ввел Путник в первые же дни их брака, могла бы стать для нее таким вот близким человеком. Но для Марго было за пределами возможного сделать неприметную, изящную и уже не очень молодую девушку поверенной своих плотских тайн, что, собственно, могло бы стать ключом к пониманию ее положения и в конце концов предпосылкой всего происходящего.

Ирма из дружеского расположения регулярно и основательно обучала ее венгерскому. Эти часы в родительском доме Ирмы всякий раз были для Марго праздником, счастьем, свободным от каких бы то ни было условностей, островом, не связанным с континентом ее жизни, куда она так или иначе вынуждена была возвращаться.

Значит, здесь, как и повсюду, — стена. Иногда перед этими стенами Марго охватывал страх.

Для Ирмы Руссов Марго была прекрасной, достойной преклонения женщиной, благословенной всеми дарами природы, которых недоставало ей самой и которые не могло заменить никакое богатство. Или по меньшей мере нужна была другая натура, чем у Ирмы, чтобы использовать его как эрзац. Вскоре она уже полюбила Марго восторженной любовью, ни о чем, разумеется, не догадываясь.

Итак, одиночество Марго в Будапеште еще усугублялось жизнью вдвоем. Так как поведение Ласло в первые месяцы брака не осталось тайной для Будапешта, то Ирма Руссов считала его за злостного дурака и постоянного святотатца. Но перед лицом своей святыни она и слова не решалась сказать ему в укор. Когда Марго защищала Ласло, идол Ирмы поднимался до высот, где уже ощущается аромат святости.

Здесь, в доме Руссовых, невдалеке от площади Вёрёшмарти, Марго изучила венгерский язык и его основы; вскоре Ирма подвела ее к познанию национальной поэзии, являющейся наилучшим учителем любого языка. По одному-единственному произведению она изучила интонацию, познала нюансы, свойственные только венгерскому языку, то есть то, что не может воссоздать никакой перевод. Андраш Ади тогда еще был никому не ведом, но высокая башня — Шандор Петёфи — давно уже стояла, видимая отовсюду. Марго научилась декламировать некоторые его стихи и то и дело повторяла их, покуда они не зазвучали совсем свободно — играючи не срывались с ее языка.

В тот вечер, когда она сидела с Гергейфи и Ласло, при каком-то обороте разговора с ее уст вдруг легко и свободно сорвалось начало одного из длинных стихотворений Петёфи, под названием «В конце сентября», оно было впервые переведено на немецкий в самом начале нашего века достопочтенным доктором Францем Бубеником из Вены.

Цветы по садам доцветают в долине,

И в зелени тополь еще под окном,

Но вот и предвестье зимы и унынья

Гора в покрывале своем снеговом.

И в сердце моем еще полдень весенний

И лета горячего жар и краса,

Но иней безвременного поседенья

Закрался уже и в мои волоса[30].

Когда она, за своей лиловой световой стеной, прочитала вслух эти стихи, все внимание собравшихся перенеслось на нее. Венгр, даже чуждый литературе, знает и любит своих поэтов, они ему представляются главной национальной гордостью. Бурная тоска, пронизавшая эти стихи, непостижимым образом соединила молодых людей. Гергейфи, при всей своей выдержке, уже не сопротивлялся Марго.

* * *

Впрочем, это ему не помешало там же, на улице Лигети, настойчиво выказывать внимание прелестной белокурой горничной М