Избранное - [172]

Это очень прямой, веселый, сероглазый человек. Он с большой энергией привел в порядок хирургическое отделение. Ему нравятся трудные, сложные операции.

Привезли работницу с перерезанными сухожилиями кисти руки. Сухожилия трудно срастаются. Тем интереснее и почетнее работа хирурга. Вейсов сшил сухожилия, возвратил тканям эластичность, пальцам — движение.

Колхозник привез в больницу жену. У женщины был свищ мочевого пузыря. Болезнь длилась долго. Три раза Вейсов повторял операцию, пока добился удачных результатов.

— Муж приехал за ней на санях. И для них и для нас праздник.

— Какую из своих операций считаете самой значительной?

— Ту, которую я не сделал.

В Муроме немало интеллигентов — коммунистов и комсомольцев, людей, получивших образование в советских вузах.

Анатолий Васильевич Бехтин — интеллигент советской закалки. Батрак — рабфаковец — слесарь-котельщик — помощник машиниста, он к двадцати девяти годам стал одним из лучших муромских инженеров, начальником колесного цеха паровозоремонтного завода. Это очень «трудный» цех, запущенный, привыкший к значительным скидкам и допускам.

Вот уже несколько месяцев, как идет жестокая борьба за миллиметры, за честь Мурома.

Маленький человек с яркими юношескими глазами выбегает из цеха ровно на пять минут. Больше нельзя: он еще не привел в порядок свое хозяйство.

— Вы думаете, колесная пара — пустяк? Натянул бандаж… ободрал… пустил… Раньше допуск в диаметре колеса был четыре миллиметра, сегодня пять десятых.

Он говорит и рубит воздух нетерпеливой рукой и поглядывает на часы. Еще минута, и он уже пробирается между паровозных колес — досадующий, почему день не разделен на микрочастицы.

* * *

Нельзя сказать, чтобы муромские интеллигенты были вполне довольны своим городом. Мы слышали, как на собраниях, в разговорах друг с другом люди говорили о Муроме справедливые и резкие вещи.

Люди жаловались на запущенность города, на жилищную тесноту, на отсутствие книжных новинок, на холод в радиостудии, на отсутствие париков и костюмов для шекспировского спектакля. И это была не обывательская воркотня, а справедливые, ясные требования муромских патриотов, желающих сделать свой город культурнее, чище, богаче.

Ни учитель, ни слепой музыкант, ни врач, ни художник не намекнули, что скучна, однообразна жизнь в районном центре. Даже крепко поругивая Муром, ни один из этих людей не произнес обидных слов — провинция, глушь, захолустье, столь употребительных прежде по отношению к уездным городам.

Нет захолустья. Есть периферия, где люди работают так же настойчиво, дружно, самоотверженно, как и в центре.

Муром, 1937.

Тундра и культура

На улицах Петропавловска, на берегу моря или тропинках городского парка можно часто встретить молодых эскимосов и чукчей, одетых в темно-синие кителя. С живым интересом рассматривают они маленький северный город, его крытые цинком дома, береговые рощи, порт, полосатые рыбацкие шхуны, автомобили, витрины скромных магазинов, самолеты, изредка пролетающие над бухтой.

Среди них несколько девушек, таких же коренастых, смуглых.

Это — слушатели единственной на Камчатке национальной совпартшколы, съехавшиеся в Петропавловск за тысячи километров на собаках, оленях, пароходах. Многие из них вместе с меховой одеждой оставили здесь широкие охотничьи лыжи, на которых они прошли почти всю Камчатку.

За одной партой встречаются в Петропавловске и зверобои из Уэлена и каюры из Анадыря. Будущие секретари первичных организаций, председатели сельсоветов (их 47 человек), разговаривающие на шести-семи языках, знакомятся здесь с начатками грамоты и культуры.

Если говорить точно, это не совпартшкола, а своеобразные курсы ликбеза, где, кроме изучения русского языка, обществоведения, арифметики, географии, слушатели узнают тысячи вещей, которых нет ни в каких программах. Прежде чем познакомиться с алфавитом и таблицей умножения, курсанты учатся, как стричь ногти, шнуровать ботинки, застегивать рубахи. Капиталистические хищники, менявшие спирт на пушнину, весьма однобоко знакомили чукотских туземцев-охотников с европейской культурой. Люди, приезжающие на учебу из районов, куда в течение многих лет забирались в старое время шхуны миллионеров, отлично стреляют из винчестера, умеют обращаться с патефоном, знают вкус виски, но еще не брали в руки книг, не спали на простынях, не носили белья.

В совпартшколе они впервые видят на глобусе страну, на краю которой находится родная Чукотка, узнают, что такое конституция, как устроено сердце, где течет Днепр, кто такой Горький, почему светит луна. Те, кто учится с детства, постепенно, год за годом впитывая культуру, не поймут, как трудно приходится человеку, когда наука внезапно обрушивается на его голову. Многие слушатели совпартшколы жалуются: с непривычки болят голова и глаза. Знания ошеломляют, как слишком сильный свет, ворвавшийся в зрачки после долгого пребывания их в сумерках. И какой замечательной трудоспособностью, дисциплиной и упорством нужно обладать, чтобы осилить, переварить лавину ошеломляющих впечатлений!

Учиться трудно еще и потому, что ни один из педагогов совпартшколы не знает языков северных народов. (Следует вспомнить еще одно затруднение, ослабляющее восприимчивость курсантов: какие-то петропавловские чиновники вздумали посадить северян, приезжающих в школу и привыкших к свежему моржовому, нерпячьему мясу, на суточные щи и соленую сельдь.)