Избранное - [83]

Корчмарша успокоилась.

— Отчего ж вы плачете?

Ковач-младший повесил голову.

— Юли пропала.

— Как так пропала? — оторопело глянула на него корчмарша.

— Вот уже две недели, как ушла она из дому, и с тех пор не приходила, — выговорил исполин. — Верно, большая беда с нею случилась, коли домой вернуться не может.

— В полицию уже сообщили?

— Еще нет, — покачал головой исполин, — еще нет! Полиция мне не поможет, тетя Чич! А вам она не встречалась?

Корчмарша чуть-чуть подалась назад.

— Мне нет, господин Ковач.

— Что ж нам тогда делать-то? — спросил исполин и спрятал лицо в огромных ладонях, чтобы скрыть выступившую на нем краску. — Вот уж две недели я все хожу и хожу по городу, но, как ни гляжу, никак не нападу на ее след. Может, вы бы мне помогли?

— С удовольствием, — сказала корчмарша. — Чем же я вам помогу, господин Ковач?

Они молча шли рядом, исполин не ответил ей. Возле развалин углового дома на улице Кечкемети он внезапно остановился и стал пристально глядеть на злые грязные стены.

— Вот такое же сейчас и сердце мое, — тихо проговорил он немного погодя, — сплошь грязь и развалины. Вы не помогли бы мне, тетя Чич?

— С удовольствием, — повторила корчмарша, — с удовольствием. Но как, господин Ковач?

Исполин вскинул голову и посмотрел ей в глаза.

— Где Юли?

— Да я-то почем знаю, милый господин Ковач! — воскликнула корчмарша, бледнея. — Если б знала, давно уж вам оказала бы.

— Не знаете, — покачал головой исполин, — не знаете, да как же не знаете! А не говорите потому, что боитесь меня.

— Пусть господь накажет меня, ежели знаю! — закричала корчмарша. — С чего вы взяли, будто бы я это?..

Исполин крепко схватил ее за запястье.

— Вот сейчас, подумавши о прошлом, — заговорил он, — вижу я, что Юли переменилась с тех пор, как стали вы к нам на склад захаживать.

— Отпустите руку, — прошипела корчмарша.

Исполин тотчас раскрыл ладонь и отступил на шаг.

— Отпущу, отпущу, не стану я вас обижать, — проворчал он. — А только как стали вы каждый божий день на склад к нам ходить, так Юли совсем переменилась. Не пела больше, а когда я в глаза ей смотрел, косить начинала. Скажите мне, где она?

— Что вам от меня нужно? — прошептала корчмарша осипшим от страха голосом. — Оставьте меня в покое!

— Как же вы это сказали мне, когда летом у нас ужинали? — продолжал великан. — Что вы сказали о женщинах? Погодите-ка чуток, я ведь все помню в точности. — Он замолчал, опустил голову, лоб покрылся глубокими параллельными складками, несколько мгновений спустя по ним поползли к вискам и основанию носа блестящие капельки пота. — Я стоял возле дома, глядел на гостей вокруг костра и радовался, что могу накормить всех вас. А потом подошли вы ко мне, окружили, и одна женщина, рыжеволосая, с черной кошкой на руках, которую я даже не знаю, сказала… Не помните, тетя Чич, что она сказала?

— Не помню, — отозвалась корчмарша. — Мне теперь недосуг, господин Ковач, приходите завтра в корчму…

— И того не помните, что вы сказали?

— Отпустите руку! — взвизгнула корчмарша.

Исполин опять отпустил ее запястье.

— Вы сказали, — продолжал он, понурив голову, ладонью смахивая набегавшие на глаза едкие капли пота, — вы сказали, что сманить можно любую женщину. Что сманить можно каждую, нужно только подход знать. Так вы сказали, тетя Чич?

— Отпустите же руку! — в третий раз прошипела корчмарша.

Великан и в третий раз отпустил ее руку.

— И еще вы сказали, что нет нынче такой женщины, которую б нельзя было купить за килограмм манной крупы. И что у каждой женщины есть цена, как бы она ни артачилась. Так вы сказали, тетя Чич?

— Почем я знаю, что говорила, — злобно прошипела корчмарша. — Отпустите руку, не то на помощь звать стану!

— И как же так случилось, — спросил исполин и медленно покачал головой, — что с той поры, как стали вы захаживать к нам, мы сколько раз и белый хлеб ели, и сало, а Юли даже курить пристрастилась?

Корчмарша вырвала руку из ладони великана.

— Какое мне дело до вашего сала! — закричала она с покрасневшим от страха лицом.

Прохожие оборачивались, рядом с ними, у разрушенного тротуара, остановился мужчина, кативший ручную тележку; опустив оглоблю, он внимательно посмотрел на неподвижного исполина, понуро глядевшего перед собой. Внезапно корчмарша повернулась, чуть не бегом пересекла площадь и заспешила в сторону Музея. Ковач-младший некоторое время смотрел ей вслед, потом по улице Кечкемети вышел на дунайский берег.

К концу третьей недели он забрел как-то на место их знакомства, к дому номер семнадцать по кольцу Терез. Два дня просидел он у дома на тротуаре, привалясь спиною к стене. На второй день к вечеру увидел Юли.

Она шла по другой стороне кольца, к Западному вокзалу. На ней было пальто, на ногах новые туфли, на голове темно-красный шелковый платок, завязанный под подбородком, в руке черный зонтик с короткой ручкой. Исполин узнал ее по походке, — дразнящей смеси деревенской и городской манер: она держалась прямо, спина была неподвижна — так ходят крестьянские девушки, но шагала мягко, упруго, словно век прожила на асфальте, — он узнал бы ее по осанке из тысячи женщин.

Ковач-младший поднялся с земли и оглядел себя: штаны были рваные, грязные, руки немытые, из башмаков торчали пальцы. Он обтер руки об штаны, чтобы не испачкать Юлино платье, согнул пальцы ног, чтобы не виделись из прорех, ладонями пригладил волосы, отер рукавом лицо и бегом пустился за Юли вдогонку. Он не знал еще, что будет делать, когда настигнет ее.