Избранное - [74]

Она вернулась домой, когда должен был прийти Октав. Если придет. Мэнэника стояла во дворе вся в слезах, покрыв голову черным платком. Скончался доктор Сабин. Умер в одиннадцать часов — с этой вестью приходила Марта, и с тех пор Мэнэника поджидала Веру во дворе. Вера утром была у него — он спал — и не стала будить.

Итак, доктор Сабин скончался. Вера пошла в дом, надела траурное платье, которое носила после смерти матери, поправила прическу, как всегда, не глядя в зеркало, помыла руки и отправилась туда. Она шла медленно, ни о чем не думала. У нее было лишь одно ощущение — отныне не придется никуда спешить, ни о чем заботиться, это глава ее жизни тоже завершена.

В доме Сабина суетились какие-то незнакомые ей племянники, занятые выполнением всяких формальностей. «Пусть и они на меня посмотрят, мне безразлично, начиная с послезавтрашнего дня — хоронить принято на третий день — все равно никто из них меня не увидит». Марту очень волновало появление родственников — чего доброго, будут зариться на имущество Сабина. Он лежал в гробу, огромный, слегка нахмуренный, строгий, вокруг горели свечи. Вера побыла здесь некоторое время, надеясь, что явится Октав. Затем она ушла — Сабин уже не был Сабином, Октав не приходил. Марта металась по комнате, то зажигала, то гасила свечи, стараясь перещеголять в проявлении преданности высокого худого племянника, отлично знакомого со всевозможными обрядами и знающего точно, что сейчас нужно Сабину; комната перестала быть прежней комнатой и ничем не напоминала о проведенных здесь часах с хозяином.

Только на второй день вечером, когда усталые племянники удалились, Марта пошла укладывать спать детей, промокших от игры у колонки, Вера смогла спокойно посидеть у гроба вместе с Октавом. «В такие минуты, — думала она, — вспоминается время, проведенное вместе с безвозвратно ушедшим другом, его жесты, выражение лица, слова». С ней ничего подобного не происходило — одна мысль сверлила мозг: «И с этим покончено навсегда». Она была совершенно опустошена, ею овладело горестное спокойствие. Но все же откуда-то исходило тепло. Слева было холодно, а справа исходило тепло, озарял какой-то луч — там сидел Октав.

Далеко за полночь Октав проводил ее домой. Перед калиткой он положил ей руки на плечи, постоял, затем обнял и крепко прижал к груди, в которой Вера услышала короткое рыдание. Это длилось всего одно мгновенье. «Если бы ты знал, что скрывается под одеждой, — подумала Вера, — если бы ты знал!», хотя она прекрасно понимала, что это не любовное объятие.

— Зайти за вами перед похоронами?

— Нет, я не пойду на похороны. Если хотите, приходите послезавтра и выберите портрет. Извините, что мне ни один не удался, я и сама недовольна собой. До послезавтра. Спокойной ночи.

«Да, Сабина не стало. Октав обнял меня. Не знаю, каковы его руки, все произошло так неожиданно, что я не успела ничего понять. Если бы не мое несчастье, я сейчас бы плакала у него на груди, оплакивала бы Сабина. Нет, пожалуй, его оплакивать не следует. Его смерть — логичный конец прожитой им жизни, цельной, завершенной. Я бы просто прислушивалась к биению сердца Октава, обвила бы его шею руками, если бы они не были обезображены. Теперь все это так несбыточно, как смех Сабина, как его рассказы о поездке в Швейцарию, когда он был молодым, здоровым, веселым. Ну, хватит, пора спать. Сегодня очень хочется спать. Я усну сразу, буду спать, как бревно, как камень. Если бы не мои ожоги, я спала бы в его объятиях, да, в его объятиях. Я засыпаю, меня сморил сон».

Пинтя пришел за портретом. Он выбрал тот, где взгляд был острый, пронизывающий, безжалостный. «По-видимому, он себя узнает в нем», — подумала Вера. На Октаве был темный костюм. Он собирался вечером в концерт.

— Когда можно к вам прийти?

— Я, вероятно, уеду на некоторое время. Я позвоню вам по телефону.

— Вы надолго уезжаете?

— Еще не знаю. Я позвоню.

— Если вам что-нибудь понадобится, прошу вас, в любое время…

— Мне никогда ничего не нужно.

— Я понимаю, вы не можете опомниться после смерти Сабина.

— Я сильная.

— Я и это знаю.

«Пусть он уходит. Пусть уходит этот человек, которого я хотела бы всегда видеть здесь. Не могу больше вынести это испытание. Если он останется хоть на мгновенье, со мной произойдет ужасное: я кинусь обнимать его, зарыдаю, закричу диким криком, который бьется во мне с тех пор, как я полюбила его. Я уткнусь лицом в землю, убегу в леса, затеряюсь среди зверей, среди чудовищ и уродов — там мое место. Пусть уходит! Наконец-то он уходит. В леденящей бездне, полной одиночества, — таким мне кажется мир без него, — я теперь совершенно одна. От меня осталось сердце, которое бешено бьется, наполняя тишину своими гулкими ударами».

На другой день Вера отправилась высоко, к скалам, чтобы поработать. Беловато-серые вершины равнодушно пронзали синее, безразличное, холодное небо. Ржавые травы корчились, как змеи, от дуновения ветра. Ветер порой сгонял волосы с обожженных висков Веры, обнажал их и леденил. Необходимо найти суровый белый оттенок для скал, зеленовато-желтый для трав и кроваво-красный для лишайника, покрывающего каменные глыбы…