Избранное - [31]

В конце концов однажды, когда он почувствовал, что задыхается от тоски и страха, он организовал целую экспедицию в домик Анны. Он захватил с собой двух врачей и трех сестер, и так, в белых халатах, со шприцами и аппаратом для измерения кровяного давления они прошествовали по аллеям парка при ярком свете солнца. У Таубера было неподвижное бесстрастное лицо, твердый шаг, озабоченный взгляд; остальные, сами не отдавая себе отчета, подражали своему шефу, и Минна через окно в гостиной увидела только торжественную и длинную процессию. Ее сердце забилось от радости при мысли, что ее сопернице приходит конец, и от страха, что в клинике никогда больше не будет такого управляющего, если с «кобылой» что-нибудь случилось.

Эгон внимательнейшим образом осмотрел Анну и успокоился, убедившись, что она действительно идет на поправку, и дал своим спутникам точные указания в отношении режима. Он говорил тем высоким торопливым тоном, каким говорил с пациентами, когда хотел от них избавиться, а сам пожирал глазами комнату, где лежала «она», комнату с блестящей полированной мебелью, узкой высокой кроватью с белым подзором, книжной полкой и письменным столом, на котором он увидел выщербленную чернильницу, некогда принадлежавшую ему и замененную потом более дорогой, полученной в подарок от одного из пациентов. Она выпросила у него эту чернильницу, чтобы иметь хоть одну вещь, принадлежавшую ему, когда он, охваченный великодушием, хотел отдать ее для лотереи в пользу Красного Креста. Его большие синие глаза вобрали все, чтобы унести с собой, чтобы потом он думал о ней такой, какой увидел: высокой, костлявой, с редкими волосами, падающими на выпуклый лоб, с широкими кистями рук, впервые отдыхающими на кружевной, оборке простыни среди привычной для нее обстановки, в которой она жила, когда была вдали от него. Он забрал с собой и ее благодарный взгляд, взгляд, который говорил ему, что, все будет хорошо, потому что она знает, что нужна ему, потому что она должна еще побыть с ним, помогать ему, утешать его и любить.

В этот момент Анна впервые поняла, как трудно скрывать от всех свои переживания. Ни доктор, ни она никогда никому не говорили о своей любви. Про себя Анна всегда смеялась над тем, что женщинам обычно необходимо было рассказывать кому-то о своих романах. У нее были две приятельницы, госпожа Вайсмюллер, старшая сестра, и госпожа Клаусс, жена хирурга, помощника Таубера. Иногда по воскресеньям она ходила после обеда к ним в гости или принимала их у себя, но ни разу не обмолвилась о своей связи с доктором Таубером, а те не осмеливались и намекнуть на нее, потому что даже в отношениях с подругами Анна Вебер, натура энергичная и властная, не терпела возражений и за словом в карман не лезла. Сейчас же ей было так необходимо сказать Эгону хоть слово, услышать его ответ. Но, неподвижно вытянувшись на кровати, она и рта не раскрыла. Она не может скомпрометировать его, не может скомпрометировать и себя, она похоронит их тайну в глубине сердца. Она знала, что о ней сплетничают и судачат за ее спиной. Но от нее никто ничего не узнает.

Длительное безделье, связанное с выздоровлением, пошло на пользу Анне. Она вернулась к работе с удвоенной энергией, с какой-то яростью к делу, горя желанием возместить Тауберу все, что он упустил за время ее отсутствия. Он нашел ее помолодевшей и красивой. Пристально смотрел он на ее исхудавшее лицо, на лысеющую голову, которая становилась похожа на голову бедного Йорика, и думал: «Как она умна! У нее лоб философа!» Но Эгон Таубер никогда не позволил бы себе противопоставить Анну Минне с ее узеньким, покатым лобиком, на который все еще кокетливо падали седые завитушки, за которым не таилось ни одной мысли.

Началась война. Кое-кто в городке словно охмелел от побед и никак не мог протрезветь. Порой на том, густо обсаженном естественными деревьями бульваре, где находилась клиника, звучали грубые победные песни, вслед проходящим воинским частям раздавались восторженные возгласы молодежи, возвращавшейся с военных учений. Персонал клиники теснился у окон, охваченный энтузиазмом или просто из любопытства, но доктор Таубер, погруженный в работу, оставался за своим письменным столом или, склонившись над ящиком с инструментами, готовил их к операциям. Он ждал, чем же все это кончится, он хотел знать, рядом с кем ему радоваться. Он уже пережил одну войну, которая закончилась поражением тех, кто торжествовал поначалу.

Для него так и осталось неизвестным, скольких усилий и какой изворотливости стоило Анне Вебер, как управляющей, добиться того, чтобы клиника и на этот раз осталась частным учреждением, чтобы, за исключением одного небольшого крыла, где находилось инфекционное отделение, куда доктор Таубер, будучи хирургом, даже и не заглядывал, ее не реквизировали в военных целях. Два врача были на фронте. Клаусс и Таубер едва справлялись с операциями.

В кладовых у Минны, как и в прошлую войну, стали портиться запасы продуктов, потому что, когда «подвертывался случай», покупалось всего как можно больше, покупалось все подряд, даже если в кошельке было не так уж густо, потому что не известно было, когда и что удастся купить в следующий раз. Минна много попортила себе крови из-за этих убытков. Если масло, которое начинало горкнуть, можно было перетопить и спасти, если половину свиньи, купленную сразу, можно было закоптить, то когда портились брынза или мука, с которыми ничего нельзя было поделать, Минна заболевала от огорчения. От стольких невзгод она постепенно теряла свою полноту, хотя и продолжала оставаться пухленькой. Она пыталась покупать меньше, но потом, когда на столе чего-то не хватало, когда по две недели приходилось мечтать о сале, она упрекала себя, что упустила случай. Она изучила десятки новых рецептов, узнала, как сохранять яйца, мясо, овощи, но порча обнаруживалась то там, то здесь. Минна чувствовала, что у нее начинается нервное расстройство. Торговцы запрашивали непомерные цены, бесстыдно спекулировали, а война все не кончалась. Нет, Гитлеру не удалось одним ударом покорить всю землю! В городе, когда Минна выходила на улицу, ее пугали уродливые лица, враждебные, блуждающие глаза плохо одетых людей, которые без всякого смущения расхаживали по главной улице: по ночам она стала бояться воров.