Избранное - [27]

— А ты-то зачем его отпустила? Надо было остановить!

Вконец растерявшаяся Улдзийма, испуганно взглянув на отца, еле слышно вымолвила:

— Он сказал, что обязательно вас найдет, и ушел… Я его не пускала, даже говорила, что мне одной будет страшно, но он сказал, что скоро вернется…

Тут Цокзол немного приободрился:

— Наверно, вот-вот появится! Да и куда ему деваться-то, а?

— Да конечно же придет! Поболтается там, поглазеет и придет… Надо же быть таким дураком! Из-за него еще в историю попадешь, — поддержал Жамьян Цокзола.

Цокзол после слов дочери несколько успокоился. Жамьян, не мешкая, взялся укладывать вещи, которые купил на ярмарке, выстояв огромные очереди. Да и Цокзол собрал всю свою поклажу, так как времени было в обрез: утром они уже собирались в обратную дорогу.

Улдзийма в это время сидела у порога палатки и смотрела в сторону города. На Ярмарочной площади все еще было шумно и многолюдно: поднимая пыль, сновали машины, куда-то с гиканьем неслись всадники, не прекращался и людской поток.

За всем этим в предзакатном воздухе вырисовывался силуэт города. На правой окраине отчетливо выделялся монастырь Гандан. Особенно величественным казался его главный храм с золотым наконечником.

Улдзийме город, конечно же, представлялся чем-то прекрасным, но полного удовлетворения от поездки она все равно не получила — до этого она ни разу сюда не приезжала, а теперь надо было уже снова возвращаться домой, так и не побывав в столице. В душе она, правда, отца за это не винила. Да и в самом деле, у них ведь не было никакой возможности задержаться здесь подольше. И вот теперь Улдзийма успокаивала себя тем, что хоть издали, но все-таки смотрела на Улан-Батор.

К тому же во время надома ей удалось увидеть выездной цирк, побывать на многих представлениях. Разумеется, она не упустила ни одного случая, чтобы приглядеться к городским девушкам, в особенности к их нарядам и украшениям. Хорошо зная себе цену, она с удивлением открыла для себя, что ей самой чего-то не хватает, чтобы походить на них. Возможно, элегантности, какой-то неуловимой легкости и свободы в движениях, в общении с людьми.

«Как жаль, что в городе у нас нет родных. Если бы были, я бы обязательно попросила отца оставить меня здесь», — думала Улдзийма. Вообще-то она гордилась тем, что родилась и выросла в худоне. Город же ей всегда казался какой-то далекой и неосуществимой мечтой. Душой она понимала всю наивность своих представлений, но избавиться от них не могла. Стоило ей подумать об институте, как она сразу же падала духом, считая, что это ей не под силу.

Улдзийма долго еще сидела на улице, погрузившись в свои думы. Затем она посмотрела на Богдо-Улу и вспомнила разговор с отцом. Отец ей упорно доказывал, что эта гора выше их Дэлгэрхангая. «Почему же она кажется мне вовсе не высокой?.. Неужели она выше Дэлгэрхангая? Да, она грозна и величественна, это верно, но что ее делает такой? Может, этот темный лес на ее крутых склонах? Возможно…»

Тут она спохватилась — пора домой. Затем снова взглянула в сторону Ярмарочной площади в надежде увидеть возвращающегося Дамдина, но его нигде не было видно. Там по-прежнему пылили легковые и грузовые машины.

Улдзийма вернулась в палатку и взялась готовить ужин. Отец с Жамьяном сидел за бутылкой коньяка. Пригубив из серебряной чашки, похвалил напиток:

— Отличная штука! Крепкий, видать… Если как следует приложиться — свалит, ясное дело. — И подал чашку Жамьяну.

Жамьяна это развеселило.

— Быть в городе и не раздавить бутылочку? Э-э!.. Так дело не пойдет… Надо помянуть наших овец…

На лице его было написано такое удовлетворение и счастье, что не заметить этого было просто невозможно: лоб у него покрылся испариной, а табачный дым валил даже из ноздрей.

— Архи — король угощения! Плохого человека ею не угощают! Ее подают самому дорогому гостю. В жизни ничего просто так не делается, все имеет свой смысл, — вдруг заговорил он.

Молча куривший Цокзол, указывая трубкой на бутылку, заметил:

— Надо же! Забористый! В глазах зарябило…

— Уже? С одной-то чашки? — И Жамьян, вытирая пот, весело загоготал.

— Ясное дело, не вру! В голову ударило… Я повременю, — ответил Цокзол и лег.

Жамьян, мучительно морщась, опорожнил чашку, взял бутылку, смерил одним глазом — сколько там еще осталось, — еще раз наполнил чашку и отставил бутылку в сторону. Зря хорохорился — коньяк и его свалил.

Перед самым закатом вернулись их соседи. От топота копыт и гиканья ребятишек Жамьян проснулся, но долго не мог понять, что происходит. Затем он приоткрыл один глаз, приподнялся и громко зевнул.

Вошла Улдзийма с полной тарелкой вареного мяса. Тут Жамьян оживился и стал будить Цокзола:

— Эй! Вставай! Ужин готов! Как чувствуешь-то себя, а? Попей бульона, все как рукой снимет…

Цокзол с трудом встал на ноги.

— До чего же хорошо прикорнул… Наш-то не пришел? — И посмотрел на дочь.

— Не-ет, — прошептала она.

— Плохо дело! Где его носит до сих пор? Как ты считаешь, Жамьян?

— Вот попали в историю! Может, его кто избил? Все ведь может быть, — отозвался тот.

— В том-то и дело! Беспокоюсь-то, думаешь, отчего?

За ужином только и говорили о Дамдине; все были обеспокоены его внезапным исчезновением. Прождав до поздней ночи, Цокзол с дочерью улеглись спать, а Жамьян уже собрался было идти к своим лошадям, как вдруг спросил: