Избранное - [14]

На склоне Хоер-Баян паслось много скота. Хорошо были видны и верблюды. «Наши, видимо, тоже там… Ветер-то с утра дул юго-восточный… Вряд ли они изменили своей привычке держаться ветра», — подумал Дамдин и повернул коня в ту сторону.

Спустившись с Тасархай-Уха, остановился. Перед ним протянулась широкая полоса земли, покрытая сухой щебенкой. Сначала он хотел пересечь ее, но вдруг свернул и поехал по краю, то и дело посматривая на землю, словно зверь, напавший на след жертвы. Дамдин вдруг вспомнил, что именно в таких местах растет ластовень, и решил поискать его.

Гобийцы любят лакомиться ластовнем. У него сладкий молочного цвета сок, а листья похожи на ивовые. Хангайцы — те, кроме черемухи, голубицы, кислицы и дикой сибирской яблони, никакой другой ягоды не признают. Гобийцев же трудно убедить, что есть лучшие ягоды, чем хармык[28] и ластовень. Вкуснее всего ластовень, когда он молодой. Кусты его растут в основном на каменистой почве.

Дамдин, спешившись, набросился на ягоды, потом стал собирать их в подол дэли. В свое время он так потерял много бичей и кнутов и поэтому на сей раз предусмотрительно закрепил кнут за поясом: ему вовсе не хотелось, чтобы Цокзол на него злился.

Если сразу съесть много ластовня, то кончик языка начинает сильно жечь. Может появиться и рвота с пеной. Стоит ли говорить о том, что Дамдин этими ягодами не раз объедался. Сейчас он был осторожен. Поел совсем немного, но зато набил ими всю пазуху и вскочил в седло.

Дамдин хорошо знал, что ластовень очень любит Улдзийма, и ему давно хотелось обрадовать ее. Он объехал все места, где могли расти эти ягоды. Здесь их оказалось много.

Дамдин настиг своих верблюдов у холма Баян. Они, спасаясь от зноя и жажды, шли против ветра, словно на поводу. Дамдин обогнал их и преградил дорогу вожаку. Все остановились мгновенно, будто это был верблюжий караван. Признав хозяина, они нехотя повернули назад и стали обильно сыпать помет, выражая свое недовольство.

— Так и знал! Думали, что завтра уже будете за перевалом? Нет! Пока Дамдин здесь, никогда этого не будет! Да и кто вам даст такую свободу?! Чу! Пошел! — кричал на них Дамдин.

Верблюды, будто поняв его, дружно зашагали вперед.

Любой скотовод испытывает какое-то необъяснимое удовлетворение, находясь при своем стаде. И чаще всего он изливает свою радость в песнях. Вот и Дамдин, усевшись поперек седла, затянул старинную протяжную песню, которую любил и хорошо знал.

Гнать верблюдов домой было еще рановато, и поэтому он остановил их, а сам поднялся на бугорок, спешился и стал наблюдать за ними. Они, чувствуя его присутствие, спокойно паслись. Дамдину сделалось скучно. Тогда он, не зная, чем заняться, лег на спину и принялся смотреть на проплывающие облака.

Вдруг его дремавший конь резко поднял голову, насторожился и стал коситься на северо-восток. Дамдин тут же вскочил на ноги и увидел всадника, мчавшегося в его сторону. Он, как и любой скотовод на его месте, обрадовался появившемуся в степи человеку. Вскоре тот подъехал. Им оказался Базаржав. Дамдин же, вместо того чтобы обрадоваться, поскучнел — дело в том, что односельчане Базаржава не любили за его бахвальство и развязность.

Базаржав даже не поздоровался с Дамдином, зато, еще не успев спешиться, уже подкузьмил его:

— Хорошо на свежем воздухе спать-то, а? Смотри, как бы тебе барсук кое-чего не разорвал…

— А я и не спал, — ответил Дамдин.

— Ну, это дело твое! Как верблюды? Пасутся спокойно?

— Спокойно… А как твой скот?

— Да ничего! Пылю все по степи, — ответил Базаржав, затем подошел к нему, сел и закурил.

Дэли на нем был куцый, а желтый шелковый пояс затянут слабенько. Рукава с обшлагами явно длинны. И тому, кто понимает толк в монгольской одежде, Базаржав, ясное дело, никак не мог понравиться. Сам же он, видимо, считал, что ему все к лицу. Черную шляпу свою он надвинул на глаза, грудь — нараспашку. Красные шелковые шаровары подобрал выше колен, так что ноги у него были голые. Правда, гутулы сидели хорошо. А вообще Базаржав слыл зряшным человеком, к которому пристает все плохое, что только есть у худонских парней.

Отец у него умер, когда он был совсем еще маленьким. Мать растила его баловнем и слишком многое позволяла. Потому-то он и возомнил себя главой айла еще тогда, когда у него и усов не было. Дома бывал редко, а все больше рыскал по степи: чем-то подторговывал, косился на подрастающих девчат и был весьма охоч до чужого кумыса.

Никто о нем хороших слов не говорил. Для всех он был баламутом и бездельником. Об этом он знал и сам, потому и с людьми был груб и упрям. Несмотря на это, сегодня Дамдин с Базаржавом легко нашли общий язык и завели задушевную беседу.

Базаржав, видимо, и сам был рад, так как раскурил свою трубку до такой степени, что она раскалилась. У него даже перед глазами поплыло.

— Счастливчик же ты, Дамдин, черт возьми! Ни в чем не нуждаешься — айл у Цокзола богатый… Ну, и потом… — И он, прищурив глаза, расплылся в улыбке.

Дамдин оживился:

— Да ничего! Живем…

— А что еще надо? Дочь-то их вернулась из школы?

— Да, вернулась. А что?

— Говорят, стала красавицей… Так?

Дамдин молча кивнул и улыбнулся.