Избранное - [52]

Учителю осточертели и «назидания» директора, и пересуды людей. Все, все ему опостылело. Одни уписывают за обе щеки, потому что умеют в жизни устраиваться, другие смотрят на них и слюнки глотают.

Хочется им крикнуть: «Ну, чего вы таращитесь? Так они с вами и поделятся, ждите!»

«К черту тех и других! Мой учительский долг, — тут у него на лице появляется горькая усмешка, — укреплять авторитет школы. Служить ей до последнего вздоха».

И учитель, не умывшись, потому что вода в умывальнике леденющая, идет наказывать учеников за то, что не встали сразу по звонку и не умылись.

*

Шагает он по коридору в своем подбитом ветром пальтишке, а коридоры без дверей, а на входных дверях, кажется, и стекол нет. Конечно, нет. Да их там никогда и не было.

Хотя на строительство школы ухлопали целых пятнадцать миллионов, сюда не провели ни электричества, ни водопровода; перила на лестнице и то не удосужились сделать.

Даже забора вокруг школы не поставили, и в базарные дни в школу наведываются овцы, гуси, свиньи и всякая другая живность. Школа-то стоит на Кышланском шоссе, в конце города. А в эти дни шоссе кишит торговцами, которые отправляются на ярмарку со всякой живностью.

Спасибо, нашлась среди преподавателей умная голова — учитель гимнастики. Голову эту озарила гениальная идея заставить детей на уроках физкультуры таскать из оврагов чертополох, хворост и огородить всем этим мусором школу.

Жизнь школы за пятнадцать лет ничуть не менялась. Каждое утро сторож тащился в пролетке аж на другой конец города за учителями. Сажал он в свой драндулет тучного попа, преподавателя французского языка, сквернослова, грубияна и выпивоху, сажал долговязого учителя труда и других учителей. «Н-но, гнедые!»

Гнедые еле плетутся. Пролетка отчаянно скрипит, хуже немазаной телеги.

Нет, нет, за пятнадцать лет все-таки кое-что произошло. Вот, например, долговязый учитель труда умер, ушли из школы еще несколько преподавателей, а попы остались и все так же бранятся между собой.

Директор все так же отчитывает учителей за опоздания, учителя сваливают вину на нерасторопного слугу, мол, медленно везет, а слуга отыгрывается на лошадях, лупит их почем зря.

Учителя получают жалованье, спорят о политике и жизни, работают спустя рукава.

Целей у них нет, и барахтаются они в клоаке своих собственных слов.

Вся их жизнь, тягучая, заунывная, похожа на зевок.

Оживляются они лишь тогда, когда в школе происходит какое-нибудь из ряда вон выходящее событие. Хорошо, что бывает это редко, иначе они утратили бы способность удивляться.

Одно из таких сногсшибательных событий произошло года три назад. С верхнего этажа школы упал ученик и разбился насмерть. В городе поднялся шум. Жены оппозиционеров заволновались. О событии даже сообщалось в газетах.

Какой-то депутат упомянул о случае в своем докладе на сессии парламента и задал недвусмысленный вопрос министру, и министру пришлось недвусмысленно ответить депутату.

Словом, событие взволновало все общество, и директор пошел на компромисс: оплатил похороны.

Правда, секретарь школы как-то вечером по секрету сообщил жене, что директор уплатил не своими деньгами, то есть имелось в виду, не школьными, а какими-то совсем другими, именуемыми «общественные».

С тех пор больших происшествий в школе не происходило. Ах нет, было! Было еще одно! Какая-то интернатская свинья пожаловалась на директора, будто бы он уже не первый год ворует у нее поросят. Пожаловалась она не куда-нибудь, а в инспекцию учебных заведений, утверждая, что поросята «вовсе не умерли своей смертью, как заявляет господин директор, а умерщвлены путем зарезания для употребления в качестве пищи на праздники».

Но поскольку инспектор с директором однокашники и давние приятели, дело замяли, и письмо интернатской свиньи осталось без ответа. Чья партия у власти, спрашивается? А свинья в политике-то ни бум-бум! Ну и поделом ей! Разве можно в наше время жить и оставаться вне политики?..

Учитель поднимается по лестнице и, прихватив лампу, отправляется «инспектировать» спальню.

Школьники все на занятиях. Но нет, в углу на кровати кто-то лежит.

— Ты кто?

— Крэчуняну. Я болен.

— У врача был?

— Был.

— Где освобождение?

— Я отдал в канцелярию. Доктор велел мне лежать и принимать аспирин.

— Укройся как следует, а то простынешь. Кто открыл окна?

— Сторож. Он велел мне вставать и идти в класс на урок.

«Бедняжка, — жалеет его учитель, шаркая стоптанными башмаками по длиннющему коридору. — Так оно и бывает. Сначала бронхит, потом воспаление легких, а кончается чахоткой».

Жаль мальчонку! Способный ученик!

Пожалей, пожалей, большой толк будет от твоей жалости. И тебя кто-нибудь так же жалел, когда ты был студентом, такой же толк вышел.

А ведь и ты хорошо учился. Все решают деньги, а их-то и нету!

Ну и плевать! На все плевать! Ничего ему не надо от жизни. И на холод плевать. Будет он «инспектировать» спальню, будет стегать детишек хлыстиком. А там хоть трава не расти!

И заниматься ничем не хочется, хочется бездельничать, и все тут!

Знали бы эти ребятки, — кажется, они пятиклашки, — знали бы они, сколько за этими высокими партами погублено горячих сердец, но… не они первые, не они и последние.