Вдруг они услышали шаги человека, поднимающегося по лестнице. Сердца у всех троих заколотились. Раздался стук в дверь. «Кого вам?» — спросил Чжоу Байшунь, вытаскивая из ящика стола револьвер, и бросился к двери. В ответ послышалось: «Это я!» Но никто в комнате не разобрал, кому принадлежит голос.
— А кто вы такой? — опять спросил Чжоу Байшунь. Все вскочили со своих мест, один Ду Дасинь, погруженный в свои невеселые раздумья, остался недвижим.
— Да вы что, меня не узнаете?
На сей раз голос показался знакомым, но Чжоу Байшунь все же проявил осторожность — отпер замок, а сам с пистолетом остался за створкой двери.
Вошедшим оказался Ван Бинцзюнь. Он увидел стоящих посреди комнаты Гао и Цая и спросил не без ехидства:
— Интересно, чем это вы тут занимаетесь?
В ответ послышался голос Цай Вэйшэня:
— Ну ты нас напугал до полусмерти!
— Вот уж не думал, что вы такие робкие! — в интонации Ван Бинцзюня послышалось высокомерие.
Вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо. Он обернулся — прямо в лицо смотрели холодная сталь револьвера и пара гневных глаз. В глазах у Вана потемнело, рот широко раскрылся. Вобрав голову в плечи и высоко подняв руки, он отступил на два шага назад. Послышался смех. Только тогда, чуть успокоившись, он разобрал, что перед ним стоит Чжоу Байшунь. Ван сплюнул в его сторону, облегченно вздохнул, уселся на свободный стул и произнес:
— Ладно, будем считать, что вы мне отомстили.
Инцидент был исчерпан. Ван Бинцзюнь объяснил, что он несколько дней болел, отлеживался в доме одного родственника, а сегодня ему полегчало, и он вышел разузнать новости. Об аресте Чжан Вэйцюня он уже знал, теперь Гао Хунфа передал ему слова попавшего в беду товарища. Ван Бинцзюнь повздыхал, почесал бородку и заговорил, обнажив ряд желтых сверкающих зубов:
— Вот уж не предполагал, что этот мальчишка Чжан Вэйцюнь окажется таким храбрым… Если бы такое случилось со мной, это было бы не опасно. Во-первых, я не один год проходил революционную закалку, во-вторых, я общался с главой правительства. Вы должны знать, что, когда премьер, направляясь в Пекин, проезжал через Шанхай, я имел честь видеться с этим уважаемым человеком. Он знал, что я очень старателен, а потому заулыбался и собственной рукой похлопал меня по плечу, добавив, что я преданный революции товарищ… Конечно, наш Вэйцюнь молод, многого не понимает, да и в идеях главы правительства не разбирается. Но сейчас, когда он готов пожертвовать собой за торжество этих идей, я верю, что дух покойного премьера с небесной вышины защитит его. Скоро наши вооруженные товарищи по борьбе пробьются к Шанхаю, и тогда я самому главнокомандующему скажу о нем добрые слова… — Он снова потрогал бородку, покачал головой и промолвил: — Случись такое со мной, было бы неудивительно!
Никто не прореагировал на это заявление, а на лице Ду Дасиня появилась недовольная гримаса. Но Ван Бинцзюнь продолжал разглагольствовать:
— Не страшно, если он и погибнет. Не только не страшно, даже почетно. Ведь он же станет героем-мучеником, а это такая слава! Вы знаете, конечно, имя Ши Байгао? Во время «событий Седьмого февраля»[19] он был расстрелян генералом Сяо Фонанем, и таким образом он приобрел славу, его каждый знает. Он ведь был моим земляком. Я тогда тоже был в Ухани, и меня ждала такая же участь. У Пэйфу знал, что я являюсь одним из предводителей рабочих; говорят, он лично приказал схватить меня. Но надо же было такому случиться! Как раз в те дни у меня заболела жена и потребовала, чтобы я отвез ее в деревню к матери. Мне пришлось подчиниться… Так я упустил случай прославить себя. Такая жалость! Зато Ши Байгао умер достойной смертью. И сейчас уханьские рабочие, услышав его имя, льют слезы. — Он говорил с все большим азартом, во все стороны брызгая слюной: — Однако Ши Байгао не пришлось видеть главу правительства, а мне выпало такое счастье. Он похлопал меня по плечу и сказал, что я преданный революции товарищ… Идеи нашего премьера — великая вещь, но еще более велик он сам! Он производил глубочайшее впечатление на всех, кто с ним встречался. Мало быть последователем идей премьера, надо еще суметь встретиться с ним…
Тут он с самодовольным видом похлопал себя по плечу, в который раз воспроизводя тот пресловутый эпизод. Ду Дасинь не выдержал и расхохотался. Ван Бинцзюнь не на шутку переполошился: по его понятиям, непочтительный смех в такой ситуации оскорблял не только его самого, но и покойного главу правительства. Да такому наглецу и тысячи смертей мало! От негодования он не мог вымолвить ни слова. И лишь когда Ду Дасинь скрылся за дверью, он ткнул в его направлении пальцем и крикнул:
— Это контрреволюционер, настоящий контрреволюционер!
Вернувшись к себе, Ду Дасинь, естественно, не стал пересказывать жене Чжан Вэйцюня то, о чем только что узнал. Вместо этого он поведал ей сочиненную им успокоительную версию, которой она охотно поверила. Ду видел, с каким нетерпением молодая женщина ждет возвращения мужа, и всячески старался утешить ее, отогнать мрачные мысли. Относясь к ней как к младшей сестренке, он следил и за тем, чтобы они с сыном не терпели лишений.
