Избранное - [191]

Последнее время я все чаще вспоминаю то, что было 60–70 лет назад. То и дело у меня перед глазами возникают сторожка и конюшня около старого особняка в Чэнду. Коптящий светильник, рваная циновка, бесконечные истории из жизни, полной лишений и унижений, и незабываемая неизменная концовка рассказа: «Человек нуждается в преданности». Носильщики паланкинов, жившие в конюшне, открывали свои сердца мне, молодому господину-помещику. Один из них, Лао Чжоу, с горечью говорил: «Я готов не только паланкин носить. Была бы людям польза, пусть хоть по мне пройдут». Сколько летних вечеров и осенних сумерек провел я, притаившись в прохладной темноте этой безлошадной конюшни!

Жизнь, о которой я слушал в сторожке, была, пожалуй, лучше, чем жизнь носильщиков, но не намного. Среди ее обитателей я чувствовал себя легко и свободно. Потом уже я вспомнил, что к мысли об очищении через страдание я начал приобщаться во время своих посещений сторожки и конюшни. Но только в период десятилетия «культурной революции» я постиг истинный смысл очищения через страдание. Дума моя часто рвалась назад, в сторожку, к Чжао Дае и Лао Вэню, в конюшню к носильщикам Лао Чжоу и Лао Жэню, к этим людям, которые любили «прозрачную воду» и ненавидели «мутную воду». Их уже нет, да и строения тоже разрушились. Но то, что давало свет в прошлом, по-прежнему светит в моей душе. Я видел, как люди переносят страдания, как они через страдания изживают своекорыстные побуждения. Во время «культурной революции» я о многом передумал, многое вспомнил. Был период, когда я тоже хотел страданиями «искупить вину», работал изо всех сил. Но я делал это только для того, чтобы приблизить день реабилитации. Своекорыстные побуждения не были изжиты, поэтому и не было достигнуто очищение.

Теперь-то я понял. Страдание — это испытание самого себя, это кропотливая работа, это когда, стиснув зубы, выковыриваешь из себя все недостойное. И не для видимости, не для маскировки. Главное в том, чтобы с готовностью, сознательно принимать страдание. «Что бы ни случилось, я все смогу вынести».

Я не думал, что мне предстоит новое испытание. Я сломал левое бедро и подвергся, как говорится, «самому консервативному, но и самому надежному» методу лечения. Испытание еще не закончилось, а я не смог достойно пережить тяжелое время. Лежа на больничной койке, даже забывшись тяжелым сном, я постоянно переживал за себя. Как жить дальше? И не мог найти ответа на этот вопрос.

Долгие бессонные ночи напоминали безбрежное туманное море, а мне так хотелось, ухватившись за кусок доски, доплыть до берега. И вот как-то мне привиделся свет, пробивавшийся сквозь толщу тумана: я очутился в конюшне и в сторожке около старого особняка. Я увидел худое желтое лицо Лао Чжоу и длинную бороду Чжао Дае. И в это мгновение мне открылось, что я опутан своекорыстными побуждениями, что мне не дано очистить душу. Керосиновая лампа в сторожке и коптилка в конюшне спасли меня, не дали моему сердцу утонуть в туманном море. Ведь я помню, что эти «учителя» учили меня избавлению от эгоизма и самоотречению. Люди, обойденные жизнью, умели так горячо любить жизнь, разве я иду в какое-либо сравнение с ними? Все мои многочисленные произведения не стоят трех слов, сказанных носильщиком паланкинов Лао Чжоу: «Людям нужна преданность». Вспоминая о сумерках, проведенных в конюшне, и о вечерах в сторожке, я будто возвращаюсь в свое детство.

Мне так хотелось бы увидеть следы своего детства! Мне так хочется вернуться в место, где я родился, прикоснуться рукой к глиняной стене незабвенной конюшни. Но я похож на птицу с отсеченным крылом, потерявшую надежду взлететь. Мои ноги не могут двигаться, мое сердце не может летать. Мои мысли… А вот мысли мои могут пройти через все преграды, преодолеть все препятствия, побывать везде, где я хочу, пламенем обжечь мое сердце, обратив в пепел эгоистические побуждения.

Земля моя, земля моей родины! Я навеки с тобой, под солнцем и под дождем, я взращен тобой, как взращены цветущие деревья и зеленеющие всходы.

Мое единственное заветное желание: стать землей, на которой остаются теплые следы человеческих ног.

29 июня 1983 года

Перевод Т. Никитиной

101 ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ

Люди считают, что за время болезни можно отдохнуть, на самом деле это вовсе не так.

Я во время болезни слишком много размышляю, обдумываю всякие вопросы, порою застопорюсь на том или ином, и, пока не докопаюсь до сути, он меня не отпускает. Например, больше всего я думаю над вопросом жизни и смерти. Очень хотелось бы знать, сколько времени мне отпущено и как мне следует им распорядиться. Лежу неподвижно на спине, распростертый на больничной койке, время уходит, а я не в силах удержать ни секунды. Чем больше я думаю, тем большее волнение меня охватывает. Поэтому лучше взять себя в руки и думать: если душа не умирает, то от меня что-то останется. Или: нужно верить, и тогда я выживу.

Даже в начальный период болезни, лежа «на вытяжке», я все время думал о том, что было. Мне не забыть тех страшных дней. На том же месте и в то же время года происходило нечто совсем иное.

Тогда я несколько лет не осмеливался обратиться к врачу, опасаясь двух вещей: во-первых, того, что в моей «больничной карте» напишут «реакционный авторитет» или «мастер антикоммунизма», во-вторых, того, что, записываясь на прием в больничной регистратуре в условиях диктатуры масс, мне нужно будет демонстрировать раскаяние в своем преступлении. Чтобы пойти к врачу, необходимо было отпроситься у группы надзора, имевшейся в каждом учреждении, и они по своему усмотрению решали вопрос и делали соответствующую запись в «больничной карте». Нет нужды говорить, что все эти ухищрения вместе с «четверкой» давно ушли в прошлое. Во время моего нынешнего пребывания в больнице я услышал из уст покойного Сихэ выражение «нечеловеческая жизнь» — он имел в виду мучения, которые причиняла ему болезнь.