Избранное - [106]

Он убрал руку от лица, но не повернулся к ней, а устремил взор на небо и заговорил:

— Как было бы хорошо, если бы мне не довелось встретить тебя — по крайней мере сейчас я мог бы чувствовать себя счастливым… Ты, наверное, заметила, что совсем недавно, когда я пришел, у меня на лице было совсем не такое выражение, как в эту минуту… С первых дней нашего знакомства ты все больше подчиняла себе мою душу, и скоро все мое стало принадлежать тебе. Сколько раз один лишь день разлуки казался мне нескончаемой пыткой, как часто я ощущал, что не смогу жить вдали от тебя. Стоило мне задуматься о чем-либо, и перед глазами сразу же возникал твой образ. Ты, всегда и везде ты!.. Ты то и дело убеждала меня беречь себя, но ведь я терял здоровье как раз из-за тебя! Знаешь ли ты, почему я работал изо всех сил, почему не жалел себя? В конечном счете из-за тебя. Я старался сделать все, чтобы у меня не было времени думать, потому что я мог думать только о тебе, я изнурял свое тело, чтобы у меня не было сил помышлять о чем бы то ни было. Я не показывал этого, но любил тебя до изнеможения… Ты делала для меня много хорошего, и я понимал, что за этим ничего особенного не кроется, просто ты не можешь по-другому — такая у тебя добрая, нежная душа. Конечно, я тебе признателен, но болезнь моя от этого лишь усиливалась. И вот, осознав, сколь глубоко мое чувство, я всеми силами старался подавить его. Сколько бессонных ночей провел я из-за любви к тебе, сколько раз чувства во мне боролись с разумом, сколько раз из-за любви к тебе я испытывал укоры совести и старался уморить себя работой. Да, я порядком исстрадался из-за тебя, но в этом исключительно моя вина. Ты и твой брат относились ко мне как нельзя лучше… Никогда не забуду те семь дней, что я, больной, провел в вашем доме. Ты заботилась обо мне, как ласковая мать, и благодаря этому в последние дни моей короткой жизни я узнал, что такое человеческое счастье. Потому-то я так охотно принимал все страдания из-за тебя… Хочешь знать, почему на восьмой день я ушел из вашего дома, не попрощавшись? Потому что я любил тебя. Когда я чуть не начал сходить с ума от любви, я понял, что не могу оставаться у вас. И с того дня больше не показывался… Я и раньше любил женщину, и мне снились красивые сны. Но я никогда никого не любил так, как тебя. Только на этот раз я заплатил за любовь всею кровью моего сердца… Я знаю, что я обречен на гибель. Твоя же судьба принесет тебе счастье без границ. Я хотел бы только надеяться… Не плачь! Не плачь!.. Я хотел бы только надеяться, что в дальнем уголке души ты сможешь сохранить память обо мне. Тогда и после смерти я буду тебе благодарен… Цзиншу, моя Цзиншу, не надо плакать!

Долго мечтала Цзиншу услышать подобные слова, а с нынешним приходом Дасиня у нее даже возникла определенная надежда, но в его речах было так много горечи… Она слушала его со все возрастающим волнением, все приближаясь к нему, а под конец не выдержала, расплакалась, уронила голову ему на грудь и прошептала:

— Дасинь, не говори так, если ты не будешь счастлив, как могу быть счастлива я?

Ее порыв, ее слова так обрадовали Дасиня, что он задрожал всем телом. Лицо его засветилось, он обнял Цзиншу, и они взглянули друг на друга заплаканными глазами. Их слезы слились в единый поток, и уже нельзя было отличить, какую слезинку пролил он, какую она. И губы их тоже слились в страстном поцелуе. Радость любить и быть любимыми сделала их единым существом. Он напрочь забыл о своей решимости, о цели своего прихода.

— Цзиншу, скажи мне, это не сон?

Она взглянула полными любви глазами на его раскрасневшееся от радости лицо и еще теснее прижалась к нему.

— Я влюбилась в тебя, когда брат праздновал день рождения… И сколько же я перетерпела из-за тебя! Наконец ты появился, произнес эти слова, так не уходи же вновь!

Он целовал ее лоб, ее щеки, потом их губы опять соединились в поцелуе.

— Мы оба долго страдали, давай же не будем разлучаться. Не покидай меня, мой Дасинь, ты не должен уходить. Я готова делить с тобой твою работу, вместе переносить горести и радости! — Цзиншу ликовала с детской непосредственностью.

Но произнесенное ею слово «работа» сразу же лишило его радости, он вспомнил все, о чем позабыл. Он весь похолодел, словно ему на голову вылили ковш ледяной воды. В памяти возникли смерть Чжан Вэйцюня, его собственный сон, принятое им решение. Работа? В чем состояла теперь его работа? Убить и быть убитым. Больше ему ничего не оставалось. И что, она сможет, она должна взять на себя часть такой работы? Конечно же, нет! А сам он — человек, уже стоящий на краю гибели, может ли он еще кого-то любить? Опять же нет! Недавняя веселость рассеялась как дым, как летучие облака, осталась лишь горечь воспоминаний. Ему больше уже не изведать человеческого счастья. Самое же печальное состоит в том, что счастье само далось ему в руки, а он добровольно отказался от него. Ему теперь оставался один путь: откровенно, правдиво рассказать ей обо всем, проститься с ней, попросить у нее прощения, надеясь на взаимопонимание. Но рассказать ей о подлинной цели его прихода — все равно что вонзить в грудь острый кинжал. Он может убить командующего гарнизоном, но нанести смертельный удар любимому существу он не в состоянии. Это слишком безжалостно! Он заколебался, в душе опять началась жестокая борьба.