Избранное - [56]

На этом, верхнем, этаже коридор был очень светлым — слепяще светлым, подумалось ему; окна были широко раскрыты, и воздух, который вместе с солнцем вливался в них, был так покоен и в то же время так живителен, как полдень над умиротворенно покоящимся морем. К тому же и на женщине была только юбка и кофта, а на голых ногах деревянные башмаки. Матросы драют палубу, подумал он, глядя на нее, стоящую перед ним с ведром. Она спросила:

— Вам кого? Дедушки нет дома.

Волосы ее, светлые, заплетенные в нетугую косу, лежали на спине. Под мышками тоже видны были волосы, более обильные, чем обычно у блондинок. Он ответил:

— Я не знал, что здесь тоже живут.

— Да, — сказала она, — мы здесь живем.

Он посмотрел на волосы у нее под мышками, на ее голые ноги, сверху скрытые юбкой, и сказал:

— Очень вы здесь хорошо живете.

— Неплохо, — ответила она и словно объяснила: — Я прачка, — а так как он, очевидно, не сразу понял, добавила: — Прачечная на чердаке.

Это хоть как-то утоляло любопытство, он так и понял ее слова, потому что сказал:

— Стало быть, дом используется целиком.

— Не могу сказать, — возразила она, — мне нет дела до других.

— Да, вы правы, — сказал он, — но ведь, наверное, трудно поднимать тяжелое белье на такую высоту.

Она улыбнулась:

— Да нет, у нас остроумное приспособление, — и показала на мощную, чуть ли не якорную лебедку, которая с намотанным канатом стояла в коридоре, в большом деревянном стояке, — ею пользовались еще прежние съемщики, которые научили меня моему делу: мы через окно поднимаем узлы с бельем наверх и так же спускаем их.

Он осведомился:

— А эти манипуляции не опасны для окон нижних этажей?

— Нисколько, — ответила она, — на узле закрепляется еще одна, более тонкая веревка, и человек внизу натягивает ее. Это вполне безопасно — даже при самом сильном ветре мы можем поднимать и опускать наш груз.

— Очень удобно, — сказал он.

— Да, очень удобно, — кивнула она, — и экономит много сил. Мы почти никогда не ходим в город.

Она сказала «в город», словно жила в деревне, а ведь дом стоит на одной из самых оживленных деловых улиц. Но ему понравилось, что она так сказала, и у него возникло чувство уверенности и близкой цели, как-то связанное с волосами у нее под мышками, которые были похожи на солому. Чтобы не смущать ее своим разглядыванием, он обернулся к лебедке и к окну, через которое транспортировались грузы. Из окна, словно иначе и быть не могло, открывались необозримые дали. Эта часть дома была, очевидно, самой высокой. Хотя дом и выглядел с улицы незаметным и низким, постепенно и неуклонно он поднимался вверх по мере того, как углублялся в свои дворы, а так как дворы эти бесконечны, то при значительной протяженности участка дом, даже умеренно повышаясь, должен был вырасти до огромной высоты. Так он и стоял тут, как вытянутый горный хребет, и это рождало особенное чувство уверенности и естественности, будто стоишь на его вершине. Он сказал:

— Мне бы хотелось подняться выше, в прачечную, на чердак.

— Это вам не доставит удовольствия, — сказала она, — мы сегодня кипятили белье, и там полно пара.

— Не на всем же чердаке?

— Все равно, всюду, где только возможно, развешано белье. Слуховые окошки открыты с двух сторон, и белье сохнет на сквозняке. Мой дедушка говорит, что, если бы крыша была плоской, как в новых домах, можно было бы в такие солнечные дни расстилать белье для отбеливания.

— Конечно, можно, — ответил он, — но дым и сажа из трубы пачкали бы белье и портили бы вам всю работу.

Она удивленно посмотрела на него.

— Из какой трубы?

— Да вот, — сказал он, уже стоя у окна, и хотел показать рукой, но оказалось, что ни из этого, ни из какого другого окна коридора, к которым он поспешил, не видно большой площади с машинным залом в центре; это несколько разочаровало его — он-то твердо рассчитывал с такой высоты увидеть все пространство. Но что-то все время заслоняло обзор то лестничная клетка, то другая часть здания; теперь было понятно, почему она ничего не знала о трубе.

— Видно, вы и в самом деле редко бываете в городе, — сказал он и отметил про себя, что употребил уже ее собственное выражение, — иначе вы бы заметили трубу.

— Довольно редко — о театре и прочих развлечениях я только слыхала.

Она сказала это, однако, так равнодушно, что он не решился — хотя и подумал было — пригласить ее в театр. Тем не менее он поинтересовался:

— А как вы проводите свободное время?

— К сожалению, дедушка часто в отъезде, ну а когда он здесь, времени не замечаешь. Мы много разговариваем, иногда поем на два голоса, у него прекрасный голос. Но чаще всего мы уезжаем за город — в лес, в деревню или куда-нибудь еще, это мы любим больше всего.

Она радостно засмеялась, радость передалась и ему.

— Вот это жизнь! Всем бы так! А что же вы делаете в одиночестве?

— У меня не бывает одиночества, — поправила она его, просто иногда я одна. А дел хватает. Но уж если я почему-нибудь не занята делом или мне лень, то смотрю в окно.

— Да, у вас здесь, в самом деле, прекрасно, — подтвердил он, указывая на вид из окна, который все время притягивал к себе его взгляд, — простор, срезанный, правда, в одной стороны лестничной клеткой, все же открывался перед ним в своем великолепии, уходя вдаль. И хотя увиденное не было для него неожиданностью, он ориентировался с трудом, потому что город, обычно такой знакомый, из этой точки был узнаваем только вдали, там, у подножья гор, которые дрожали в полуденном золотом мареве, там, где на них взбирались светлые переливающиеся поля, где села так покойно устроились на склонах, что их покой и тишину, кажется, можно было услышать; но чем ближе к городу, тем менее знакомой становилась местность, и, если бы не черная нитка железной дороги, которая то исчезала, то вновь появлялась, вторя рельефу местности, плавной дугой приближаясь к городу, и терялась в сумятице рельсов, обозначив местонахождение вокзала, он мог бы подумать, что очутился в чужих краях, мог бы даже поверить, что города и вовсе нет или, в лучшем случае, он настолько урезан, что от него остался один намек.