Избранное - [4]

На руки твои, на их легкий взлет.

Я с горькой тоской спозналась глубоко,

В бессоннице я сгорела дотла,

Но ты, ты нежна и голубоока,

Подснежник мой, ты свежа и светла.

Мир твой не тронут горем и злобой,

Страху и зависти доступа нет.

Воздух тебя обнимает особый,

Как будто всегда над тобою рассвет.

Когда я склонюсь над кроваткой твоею,

Сердце растет в непосильной любви,

Смотрю на тебя и смотреть не смею,

И помню одно только слово: живи.

1940

«Вы — невидаль, Вы — злое диво…»

Э. К.

Вы — невидаль, Вы — злое диво.

Недаром избегают Вас:

Так беспощадно, так правдиво

Бьет свет из Ваших темных глаз, —

Неустрашимо, через бездны

Наперерез обман разя…

Лукавить с Вами бесполезно,

Глаза Вам отвести нельзя, —

Ваш разум никому в угоду

Не даст налганное сберечь:

На чистую выводит воду

Презрительным движеньем плеч.

1940

«Светло ль ты, солнце, и лучисто ли…»

Светло ль ты, солнце, и лучисто ли

И прежний ли ты держишь путь,

Когда, меня завидев издали,

Вы рады в сторону свернуть?

А я невзвижу света белого —

Куда мне деться от стыда?

Ведь я вам ничего не сделала,

Ведь я чужой была всегда.

И это не влюбленность по уши,

Но отсвет рокового дня,

Но сад волшебный, где никто уже

Вас не отнимет у меня,

Где молчаливыми аллеями

Вам счастливо идти со мной,

Где óб руку идем, лелеемы

Завороженною луной.

А здесь — пройти бы невредимою

И лишь бы не встречаться впредь!

Здесь — даже на лицо любимое

Я не решаюсь посмотреть.

Заговорю — так про веселое,

Закусывая губы в кровь…

Простите мне мою тяжелую,

Мою ненужную любовь!

1940

«Ты думаешь, что силою созвучий…»

Ты думаешь, что силою созвучий

Как прежде жизнь моя напряжена.

Не думай так, не мучай так, не мучай, —

Их нет во мне, я как в гробу одна.

Ты думаешь — в безвестности дремучей

Я заблужусь, отчаянья полна.

Не думай так, не мучай так, не мучай, —

Звезда твоя, она и мне видна.

Ты думаешь — пустой, ничтожный случай

Соединяет наши имена.

Не думай так, не мучай так, не мучай, —

Я — кровь твоя, и я тебе нужна.

Ты думаешь о горькой, неминучей,

Глухой судьбе, что мне предрешена.

Не думай так: мятется прах летучий,

Но глубь небес таинственно ясна.

1941

«Не взыщи, мои признанья грубы…»

Не взыщи, мои признанья грубы,

Ведь они под стать моей судьбе.

У меня пересыхают губы

От одной лишь мысли о тебе.

Воздаю тебе посильной данью —

Жизнью, воплощенною в мольбе,

У меня заходится дыханье

От одной лишь мысли о тебе.

Не беда, что сад мой смяли грозы,

Что живу — сама с собой в борьбе,

Но глаза мне застилают слезы

От одной лишь мысли о тебе.

1941

«Проснемся, уснем ли — война, война…»

Проснемся, уснем ли — война, война.

Ночью ли, днем ли — война, война.

Сжимает нам горло, лишает сна,

Путает имена.

О чем ни подумай — война, война.

Наш спутник угрюмый — она одна.

Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,

Тем горше с ней.

Восходы, закаты — все ты одна.

Какая тоска ты — война, война!

Мы знаем, что с нами

Рассветное знамя,

Но ты, ты, проклятье, — темным-темна.

Где павшие братья, — война, война!

В безвестных могилах…

Мы взыщем за милых,

Но крови святой неоплатна цена.

Как солнце багрово! Все ты, одна.

Какое ты слово: война, война…

Как будто на слове

Ни пятнышка крови,

А свет все багровей во тьме окна.

Тебе говорит моя страна:

Мне трудно дышать, — говорит она, —

Но я распрямлюсь, и на все времена

Тебя истреблю, война!

1942

«Завтра день рожденья твоего…»

Завтра день рожденья твоего.

Друг мой, чем же я его отмечу?

Если бы поверить в нашу встречу!

Больше мне не надо ничего.

Ночью здесь такая тишина!

Звезды опускаются на крышу,

Но, как все, я здесь оглушена

Грохотом, которого не слышу.

Неужели ото всех смертей

Откупились мы любовью к детям?

Неужели родине своей

За себя достойно не ответим?

Это вздор! Не время клевете

И не место ложному смиренью,

Но за что же мы уже не те?

Кто мы в этом диком измеренье?..

Завтра день рожденья твоего.

Друг мой, чем же я его отмечу?

Если бы поверить в нашу встречу!

Больше мне не надо ничего.

1942

Севастополь

Бело-синий город Севастополь,

Белокрылый город в синеве…

Моря ослепительная опыль

В скверах оседала на траве.

Город с морем сомкнуты в содружье,

Синей соли съедены пуды.

Дымной славой русского оружья,

Пушечным дымком несло с воды.

Белый камень в голубой оправе,

Ты у недруга в кольце тугом.

Город русской доблести, ты вправе

Горевать о времени другом.

Шрам широкий над крутою бровью

Ты через столетие пронес,

А теперь лежишь, залитый кровью,

И морских не осушаешь слез.

Слезы эти — зарева кровавей —

Отольются гибелью врагу…

Белый пепел в голубой оправе

На осиротевшем берегу!

Тяжко, Севастополь, о как тяжко!

Где ж прославленная на века

Белая матросская рубашка,

Праздничная синь воротника!

Плачь о тех, кто смертной мглой объяты,

Чьи могилы волнами кругом…

Ты еще начнешься, но себя ты

Не узнаешь в облике другом.

[1942][1]

«Ветер воет, ветер свищет…»

Ветер воет, ветер свищет —

Это ничего.

Поброди на пепелище

Сердца моего.

Ты любил под лунным светом

Побродить порой.

Ты недаром был поэтом,

Бедный мой герой.

Я глазам не верю — ты ли,

Погруженный в сон,

Преклонившийся к Далиле

Гибнущий Самсон.

То ль к Далиле, то ль к могиле,

Только не ко мне,

Не к моей невольной силе,

Выросшей в огне,

Взявшейся на пепелище

Сердца моего,

Там, где только ветер свищет,

Больше ничего.

1942

«Год, в разлуке прожитый…»