Избранное - [5]

«Почетный председатель» семейства, как его называли дома, поднял голову и посмотрел на своего собеседника близорукими, больными, гноящимися глазами. Эфенди увидел землистую, спаленную солнцем, прыщавую физиономию, похожую на сырцовый кирпич, из которого в деревне строят дома. Ханфи сдвинул на затылок феску, обнажив некрасивый, обезображенный шрамом лоб, и пылко воскликнул:

— Нет! Нет! Будь спокоен! Она вовсе не безобразна! Не тревожься! Это так же верно, как золотая гинея. На двадцать четыре кирата[10]. Да чего там! Посмотри, эфенди, на меня! Ведь она вылитый мой портрет! Одно лицо! Она же мне родная сестра и по отцу и по матери, да и родилась сразу после меня!

Ошеломленный эфенди долго молчал. Немного опомнившись, он принялся украдкой рассматривать безобразное лицо Ханфи и наконец прошептал, стараясь скрыть досаду и отвращение:

— Невероятно!.. Невозможно!..

Однако Ханфи услышал его и поспешил успокоить.

— Почему же невозможно? Это истинная правда, все так говорят.

— Невероятно!..

— Будь спокоен, эфенди! Не тревожься, прошу тебя! Ручаюсь, она очень похожа на меня.

Как только эфенди вырвался из дома Ханфи, он скрылся, и о нем никогда больше не слыхали.

— Правда, тетя! Все дело в дяде Ханфи! — вкрадчиво повторил Мухсин.

Заннуба молча опустила голову, подавляя тяжкий вздох. Мухсин тоже помолчал. Вдруг на его губах заиграла лукавая улыбка, которую он тщетно пытался скрыть.

— Тетя! — воскликнул мальчик, стараясь говорить серьезно. — Знаешь новость? Мустафа-бек, который живет под нами, заболел.

Заннуба подняла голову. Лицо сорокалетней женщины вспыхнуло, но она притворилась равнодушной.

— Заболел? Кто тебе сказал? — спокойно спросила она.

Понимая, что происходит с теткой, Мухсин ответил:

— Утром я встретил на лестнице его слугу. Он ходил за английской солью.

Заннуба вопросительно взглянула на Мухсина, желая узнать еще что-нибудь, но сдержалась и надолго умолкла, потупившись от смущения. Мухсин украдкой наблюдал за нею с той же насмешливой улыбкой на губах.

— Что тебе говорит гаданье? — лукаво спросил он, указывая на карты.

Заннуба вздрогнула, но ничего не ответила. Мухсин посмотрел на нее:

— Чем заняты твои мысли?

Женщина встрепенулась и быстро проговорила:

— Мои мысли?.. Так, разными пустяками.

— Пустяками? Какими? Расскажи, — не отставал мальчик.

Настойчивость Мухсина еще больше смутила Заннубу, но она быстро нашлась и почти спокойно ответила:

— Я с самого утра все думаю о платке, который вчера пропал с крыши.

Мухсин вздрогнул и густо покраснел. Ничего не заметив, Заннуба продолжала:

— Да, о шелковом платке Саннии. Как ты думаешь, Мухсин, правда ли, что его унесло ветром?

Мухсин ничего не ответил. Он не решался поднять головы.

— Клянусь Аллахом, это так странно. Унесло ветром!.. Разве бывает, чтобы платки уносило ветром?

— Конечно, — пролепетал Мухсин. — Почему бы и нет?..

— Никогда! — воскликнула Заннуба. — Я ведь не дура! Клянусь твоей жизнью, его украли.

Мальчик испуганно взглянул на нее и не произнес ни слова.

— Украли, клянусь пророком, — продолжала Заннуба. — И знаешь, кто украл?

Мухсин молчал.

— Его украл Абда.

— Дядя Абда? — удивленно и радостно воскликнул Мухсин.

— Клянусь Аллахом. Только один он у нас такой плохой! — злобно изрекла Заннуба.

Мухсин снова опустил голову, а Заннуба решительно заявила:

— Завтра я открою комод и посмотрю.

— Комод?.. — испуганно пробормотал Мухсин.

— Пусть меня отколотят туфлями, если платок украл кто-нибудь другой! — воскликнула Заннуба.

Вдруг ее осенила новая догадка.

— Нет. Может, и не он. Я забыла еще одного человека! — сказала она.

Мухсин в тревоге молчал. Заннуба быстро повернулась к нему и радостно спросила:

— Знаешь, кто еще мог украсть платок?

Мальчик смущенно заерзал на месте, но Заннуба ничего не замечала.

— Селим! — изрекла она.

Мухсин вздохнул с облегчением.

— Си Селим? — пробормотал он.

— Если уж говорить правду, он ведь тоже порядочный пакостник! Помнишь его постоянные истории с женщинами, бахвальство и вранье, от которых у нас голова идет кругом? Подумаешь! Наденет феску набекрень, закрутит усы и сядет играть на своей паршивой музыке! Как это тебе нравится? Воображает, что красавец, урод этакий! Он думает, мы забыли, из-за чего его прогнали со службы, знаменитую историю с той сирийской особой в Порт-Саиде? Пусть Аллах разобьет сердце моего двоюродного брата Селима. Да не случится этого с тобой! Он совсем запутался и заврался.

Мухсин успокоился, у него отлегло от сердца. Он улыбнулся и, придвинувшись к Заннубе, спросил слегка дрожащим голосом:

— Ты ее сегодня видела, тетя?.. На крыше?..

— Кого? Саннию?

Мальчик утвердительно кивнул и задал еще один вопрос, стараясь говорить спокойно и естественно:

— Что она тебе говорила?

— Насчет платка? — спросила Заннуба, не замечая его смущения. — Санния засмеялась и сказала, что, если платок украли, вора надо повесить.

Лицо Мухсина стало багровым, он уныло повесил голову и уставился в пол.

Глава вторая

К ужину все собрались в столовой вокруг простого некрашеного, покрытого клеенкой стола. Клеенка эта была стара как мир. Казалось, само время пользовалось ею, как пользовались эти люди. По ночам стол служил Мабруку ложем, и он клал на него свой тюфяк и одеяло, вместе с блохами. А утром эта кровать снова превращалась в стол, и на нем появлялась миска печеных бобов с белыми лепешками, а к обеду и ужину — блюдо поджаренной пшеницы или тех же бобов, но уже вареных.