Избранное - [137]

Углубившись в работу, я не слышал легкого стука в дверь. Она открылась, и передо мной предстал полный мужчина. Широко улыбаясь, он подошел ко мне. За ним с двумя сумками шел слуга. Вот так сюрприз! Ведь это же мой коллега, следователь из Танты[117]. Что это он привез в своих сумках? Коллега не дал мне вымолвить слова. Он велел слуге поставить сумки на пол и удалиться. Не успели мы остаться наедине, как, встав в театральную позу, он произнес:

— Я свалился прямо с неба, и ты поймал меня.

Я взглянул на свои худые, слабые руки и перевел взгляд на его тучное тело:

— Я поймал тебя? И со мной ничего не случилось?

— Слушай! Дело серьезное. Ты слывешь среди нас энергичным и гуманным человеком.

Меня сразу охватило беспокойство. Я вдруг сообразил, что мой коллега не может прервать свою работу в Танте в такое бурное время, в дни праздника рождения аль-Бадави[118]. Ведь сейчас в городе толпы приехавших на праздник, и возможны всякие события и происшествия, всегда сопутствующие скоплению народа. А он все бросил и приехал ко мне. Видно, ему нужны моя энергия и гуманность для основательной помощи! Какой? Я встревожился, мне захотелось скорее узнать, чего он от меня хочет:

— Я к твоим услугам.

Услышав эти ободряющие слова, он поцеловал меня в голову и произнес, словно нищий:

— Да продлит Аллах твои дни…

Затем отскочил и склонился над своими сумками:

— Значит, можно?

Я ответил, высоко оценив про себя его тонкий такт и соблюдение приличий во время визита:

— Совсем не обязательно приходить с подарками!

Тогда он открыл одну из сумок. Я ожидал увидеть по меньшей мере жареный горошек к празднику рождения аль-Бадави и праздничную халву. Но он вытащил кипу жалоб, положил их на мой стол и скромно промолвил:

— Дарим тебе, сколько можем.

Я с ужасом посмотрел на бумаги и невнятно пробормотал:

— Да сжалится надо мной Аллах!

А гость стал вытаскивать из сумок пачку за пачкой, приговаривая:

— Пророк принял подарок.

Что же я мог ответить человеку, называющему подобное приношение «подарком»! В душе я проклинал обычай, обязывающий нас помогать друг другу. Этого принципа мы должны постоянно придерживаться, в работе от нас требуется солидарность. Такой обычай дает право следователю, например, из Асуана вести дела следователя из Александрии.

Я проклинал этот порядок, проклинал гостя и себя самого за свою репутацию энергичного и распорядительного человека по части жалоб. Многие мои собратья следователи переняли мой метод чтения жалоб. Они утверждают, что я читаю их с конца. И это верно. Я не сумасшедший, чтобы читать жалобы с самого начала, как делают некоторые «умные» люди. Ведь если бы я поступал как они, то вряд ли дочитывал их до конца. Никогда я не читаю длиннейшего введения: «Вы, прибежище справедливости, поборник права, истребитель государственного угнетения, о сокрушитель…» — и так далее и тому подобное. Мой взгляд быстро перебегает к последней строке, в которой обычно и заключена вся суть дела. Да и эта суть редко оказывается сутью. В большинстве случаев моя задача — побыстрей избавиться от жалоб, написав на них: «В архив».

Мою энергию и ловкость используют мои коллеги — все те, кто попал в беду, утонув в море чужих дрязг. Но сегодня я не могу помогать другим. Я сам нуждаюсь в помощи, а нежданный гость, как бедствие, свалился на меня с новыми трудными делами. Нет, этого мне не осилить!

Глядя на жалобы, все появляющиеся из сумок, я нахмурился и зло пошутил:

— Вот здорово! Жареный горошек к празднику! Ну и обрадовал!

Коллега ответил мне, потрясая последней кипой:

— Я хотел привезти тебе немного халвы…

Я в ужасе прервал его:

— Такого же сорта, как эта?!

— Но, клянусь Аллахом, я забыл об этом в последнюю минуту, — продолжал он с улыбкой.

— Тогда, слава Аллаху, кажется, все в порядке!

Мой уважаемый коллега рассмеялся. Принесли кофе. С удовольствием выпив его, он прошелся по комнате и, как всегда, подошел к окну. Окинув взглядом домики, стоявшие неподалеку, он подмигнул мне:

— А вон в том доме — девица недурна!

Я поспешил к нему и оттащил его от окна.

— Я думал, что ты поумнел и бросил нести всякий вздор!

Коллега, хохоча, уселся на стул.

— Как же я могу бросить подсматривать за женщинами, раз это у меня в крови?

Он стал вспоминать дни, когда мы работали вместе. Закурив мою сигарету, он воскликнул:

— Помнишь, как мы с тобой стояли у окна в Дируте и искали глазами женскую рубашку, отделанную кружевами, желая удостовериться, что в городе есть женщины?

И верно, ведь наша страна — на грани варварства. Жизнь в Верхнем Египте пугает обитателей Нижнего Египта помимо прочего еще и потому, что женщина в Верхнем Египте — призрак, видеть ее запрещено. Да и сама она настолько грубое создание, что мало чем отличается от мужчины. В ней нет и следа женственности. И по внешности и по духу люди Верхнего Египта, мужчины и женщины, подобны выжженной земле. И не удивительно, ведь эти темные люди лишены даже воды — источника человеческой жизни.

Выпуская струи дыма через нос и рот, мой друг продолжал:

— Да проклянет Аллах эту страну! Готов побиться об заклад, что если жителей Дирута заставить обнажить головы, выяснится, что девяти десятым населения сделана трепанация черепа после драк дубинками.