Избранник Ада - [37]

Я пообещал все сделать, как он просил. А надо сказать, в советское время памятники было принято, за небольшим исключением, ставить всем со звездами. Сколько ж тут невинного народа немеряные свои сроки просиживают?

– Слушай, дядь Сереж, а ты тут, часом, будущее и прошлое не знаешь? Ну, что, например, со мной будет? – спросил я отнюдь не из спортивного интереса.

– Вестимо, знаю.

– Да?! – обрадовался я. – У меня тут девушка одна есть, я хочу о нас узнать. Скажешь?

– Нет, Коля, не положено, тебе ж лучше будет. Если я тебе скажу, ты уже никогда отсюда не выйдешь, так и будешь тут вечно по коридорам мыкаться. Тебе это надо?

– Пожалуй, нет. Слушай, а, может, и от соседа передать что на землю надо?

Я посмотрел на мертвого зэка, вернее на то, кого он сейчас собой представлял. Тот встрепенулся, было, но только грустно покачал головой.

– Нет, Коля, ему ты не поможешь. За него его родня должна хлопотать, такие уж тут порядки. Да ладно, ты иди, а то тебя засосать сюда насовсем может.

Дядька обнял меня и подтолкнул к двери.

– А как мне выйти отсюда?

– Да иди себе и иди. Моя мысль тебя выведет.

У двери я напоследок обернулся. Дядя Сережа грустно смотрел на меня, будто с палубы корабля на берег, где когда-то был счастлив. У меня же расставание не вызывало какого-то чувства вновь долгой разлуки, было такое ощущение, что мы прощаемся до завтра.

Когда я покинул дядьку, то пошел не к воротам, а вглубь основной магистрали. Не скажу, что мне было любопытно, просто пошел себе и пошел. И вот что интересно, я заметил, что чем дальше углубляюсь в главный коридор, тем больше погружаюсь в прошлое, но не свое, а тех, кто здесь находился. Так, например, я заметил, как началась меняться одежда людей, входящих и выходящих из своих комнат и проходящих по боковым коридорам. При этом можно было легко проследить моду и стиль ушедших времен. Я дошел и до тех мест, где находились павшие бойцы Второй Мировой Войны. Причем не только наши, но и немцы, французы и другие. Все они были в военных мундирах своего времени, в которых пали в бою или были похоронены. Таким образом, я дошел, полагаю, до Петровских времен и, может быть, пропутешествовал бы и дальше, то тут меня начало выносить сквозь землю наверх.

В какой-то момент, я понял, что нахожусь на поверхности. Были сумерки, передо мной стоял стол с лавками, наподобие тех, на которых в мое время резался весь дворовый люд – в любимую игру членов Политбюро ЦК КПСС – домино. За столом, друг против друга, сидели двое, один полупрозрачно светлый, другой чернее ночи и тоже, как бы, полупрозрачный. Это трудно описать словами, не чернее черного цвета, а чернее, именно, ночи. Ведь ночь, хоть и черна, но прозрачна. Я внутренне назвал одного из них ангелом, другого чертом. И я понял, непонятным мне самому шестым или девятым ли чувством, кои здесь, в этом мире, были возможны, что это была пограничная зона, стыковочное место близ Чистилища, где встречаются силы Тьмы и Света для решения каких-то своих проблем через своих посланников. То есть, через низших ангелов и наиболее благопристойных демонов, которые бы не нанесли друг другу ущерба при контакте.

Вспомни, милый читатель, как у Булгакова, такие контакты через посредников между Богом и Дьяволом также описываются неспроста, хотя там присутствовал более высокий уровень связи.

На столе стояло несколько граненых стаканов и бутылка водки. И они пили ее, о чем-то оживленно беседуя. И это не показалось мне странным. Странным то, что в питие участвовал Ангел. Черт предложил мне присоединиться к ним и налил мне полстакана водки. При этом и демон, и ангел вполне дружелюбно смотрели на меня, посмеиваясь чему-то своему. Я не отказался и выпил, и это тоже не показалось мне странным.

Но то, что я принял за водку, оказалось такой горючкой, будто в моем желудке взорвали атомную бомбу – меня разнесло на части и понесло в разных направлениях. Причем, каждую часть, хоть и отдельную, я все равно чувствовал, несмотря на огромные расстояния между ними. Потом, в какой-то момент, я воссоединился в одно целое и ощутил себя у себя дома, склонившегося над своим физическим телом. Оно было распростерто на полу, и я спал. Потом я вошел в свое тело и то ли проснулся, то ли очнулся.

После этого я стал подниматься, разминать затекшие члены. Голова слегка кружилась, и я ощущал себя слегка пьяным, будто действительно только что принял полстакана спиртного. Когда я посмотрел на часы, то понял, что прошло около четырех часов с тех пор, как я ввел себя в состояние саморегуляции.

Что ж, все прошло удачно! Успех окрылил меня, и я понял, что у меня есть запасное, помимо диадемы, средство для предстоящего ритуала.

Что касается памятника дяде Сереже, то при первой же встрече с тетушкой, я рассказал о моей загробной встрече с ним, правда, преподнеся все это как сон. На мое удивление, тетя Нюра – коммунист до мозга костей и директор школы – восприняла мой рассказ серьезно и заменила памятник мужу уже через месяц, теперь уже с крестом.

Дядя Сережа мне больше не снился. Но он приснился в скорости тете Нюре, и наказал отдать мне его трофейные золотые часы «CARTIER RONDE GOLD», на задней крышке которых была гравировка руническим курсивом: «In Herrlicher Kamaradschaft» («В знак сердечной дружбы») и подпись – H. Himmler. Тетка сделала это, хоть и скрепя сердце.