Избранник Ада - [36]

С этого момента начинало происходить, как мне показалось, раздвоение личности. Я увидел самого себя, как бы со стороны, извивающегося в невообразимых конвульсиях, потом направился куда-то вверх и увидел мышь, бегающую по чердаку, над потолком нашей квартиры. Причем, этот дуалистический мир, в который я попал, оставался похожим на наш привычный в пределах лишь двух-трех метров от меня – в библиотеке я уже испытывал аналогичное ощущение, когда на голове у меня была диадема.

Потом он стал искажаться, я увидел его таким, который трудно понимаем при нашем привычном способе восприятия. Он превратился в неузнаваемый. Люди здесь были окружены своими мыслеформами и мыслеформами, которые им присылались откуда-либо со стороны. Он был полон элементалов и иных астральных сущностей. Неживое тут представлялось живым, думающим, со своими мыслями и прочим. Это другие пространства, другое течение времени и другие, непривычные нам образы обычного, которые трудно описать словами. В том мире все мне казалось образным: и дома, и мостовая, и автомобили. Но как перевести и объяснить образ толп народа, собак, птиц, машин за десятилетия прошедших по той же дороге, идущей рядом с моим домом? Она хранила память и мысли миллионов людей, которые когда-то прошли по ней. Они были видны и ощутимы. Она была живой, но жила какой-то иной, непонятной мне жизнью.

Короче, словами все это толком не объяснишь, милый читатель, все это надо просто прочувствовать самому. Если провести образное сравнение, то сравнивать наш мир астральным, это все равно, что сравнивать семя цветка с самим цветком, или рыбью икринку с самой рыбой. Если мы никогда бы не видели сам цветок, мы бы ни за что не разглядели его образ в его семени. В нашем мире мы видим только семя, образ цветка нам недоступен. И все же я постараюсь описать мою командировку в иное измерение понятными всем нам словами.

Вначале сего путешествия, я мысленно испросил, сам не зная кого, дать мне направление по поиску дяди Сережи. Тогда меня стало опускать на землю, и я стал проходить сквозь нее, как сквозь темный туман, пока не оказался у входа в огромные ворота, размерами напоминавшие ворота крупного производственного цеха. Пройдя через них, я оказался в сложной коридорной системе, где четко просматривалось одно главное направление, от которого отходили в стороны коридорчики поменьше, с многочисленными комнатками в них, по типу барачных.

В главные ворота, в сопровождении неких туманно обрисованных сущностей, описать которые мне сложно, заводились какие-то люди, начиная от грудных младенцев и до глубоких стариков. Они отправлялись прямехонько в первые боковые коридорчики и дальше размещались по этим бесчисленным комнаткам. То, что их несметное число, я не видел напрямую, но я это, неким образом, просто понимал.

Я прошел, вернее не прошел, это я говорю так, чтобы было понятно тебе, милый читатель, я переместился немного по основному коридору и завернул в один из боковых. Там я добрался до одной из комнат, войдя в которую, и встретился с дядей Сережей. Он был в галстуке и одет в тот же костюм, в котором был и похоронен. И он был не один, был еще кто-то в зэковской шапочке и робе, мне не запомнившийся, и они играли в лото, как это раньше нередко было в советское время в середине века во дворах.

Дядя поднялся и пошел ко мне навстречу. Объятий, таких, как у нас это принято на земле после долгой разлуки с родным человеком, не было. Но внутренние ощущения, что мы рады и обнялись, как бы, – это было. Причем, в лицо он был, в нашем обычном понятии, мне не узнаваем, там было какое-то собирательное лицо непонятно каких личностей, среди которых иногда проявлялось и дядино. Но то, что это был он, я нисколько не сомневался.

– Вот, молодец, Коля! Как ты сумел прорваться-то сюда? – спросил он, но тут же замахал руками: – Ладно, не рассказывай, я все знаю и знал, что так будет, потому к тебе во сне и пришел – что толку Нюрку-то зря беспокоить, одни только слезы ей были б.

– А это что за место, дядя Сережа?

– Чистилище это, сынок, промежуточное место такое. Сижу вот тут с тех пор, как похоронили еще. Ни в Рай, ни в Ад не берут. И тут все такие, не только я. Вон и Федор тут, зек с нашей зоны, где я начальником отдела кадров был, невинно осужденный по доносу. И каждый тут парится по своей какой-то причине. Насчет меня мне тут объяснили, что человек-то я, вроде, честный, был, по статусу Рай положен, но мне на памятник могильный звезду замастырили пятиконечную – она-то душу в Рай и не пускает. – Это почему же? – спросил я, рассматривая скудную обстановку помещения: две шконки, расположенные друг над другом, деревянный стол и табуретки, зачем-то здесь стоящая в углу метла. – Звезда на памятнике, она же не перевернута, как на печати Мендеса.

– Да так-то оно так, только по отношению к покойнику, она находится, как бы, зеркально, вот и выходит эта та самая печать, ети ее! Это для живого человека она правильно стоит, живому-то ничего. В общем, накажи Нюрке, чтобы заменила мне памятник на христианский, с крестом. А ежели ей это накладно будет, то пусть хоть звезду с памятника собьет. Тогда хоть на море позагораю в Раю. А то тут прогулки всего два раза в день, и то – по коридорам гуляем, как тараканы в пенале.