Избранницы - [8]

— Нужно быть такою, как святая Терезка, которая сама проложила себе маленькую дорогу на небо.

— Сестра хочет, чтобы я выполнила какое-нибудь приютское поручение?

Воспитательница заботливо уложила девочку на подушках.

— Помилуй бог, моя дорогая! Я слишком слаба, чтобы обязывать тебя к этому. Бог не требует от нас поступков необыкновенных. Он ждет наших небольших и скромных жертв. И за них-то именно он больше всего нас любит. Представь себе, что каждая из этих маленьких жертв превратится в перо для твоего ангельского крылышка.

— Дайте мне, пожалуйста, пить… — прошептала Людка, облизывая запекшиеся от сильного жара губы.

Она отпила несколько глотков компота, глубоко вздохнула. Не открывая глаз, сказала с облегчением:

— Хотела бы я всегда быть больною и пить компот.

Монахиня поглядела на компот и едва заметно улыбнулась, словно обрадованная каким-то открытием, внезапно сделанным ею.

— Вот видишь, моя маленькая! А не кажется ли тебе, что это сам Иисус показал тебе дорогу к небольшой и скромной жертве?

Людка смотрела на сестру Алоизу непонимающе, и потому монахиня пояснила ей свою мысль с еще большей страстностью и убежденностью:

— Подумай, деточка, сама: немного воды, сахару, вишни — разве можно сравнить все это с той радостью, какую принесет твоя жертва господу Христу?

— Хорошо. Пусть сестра возьмет компот, — сказала Людка и отвернулась.

Сестра Алоиза посмотрела на нее с сожалением, склонилась над равнодушным теперь ко всему личиком девчушки и сказала совершенно спокойным голосом:

— Однако если тебе так уж хочется компоту и жаль лишиться его, то, разумеется, пусть стакан остается тут. Господь на это не рассердится. Может быть, ему станет лишь немного неприятно. Да, так, Людочка. Никто тебе не запрещает выпить компот. Именно для этого, собственно, и прислала его матушка-настоятельница. А откажешься ли ты от этого удовольствия во имя своей маленькой дороги на небо или нет, — это уж будет зависеть только от твоего собственного сердечка.

— Нет, нет! Возьмите компот! Мне уже не хочется пить!

Людка, словно давая понять монахине, что им не о чем больше говорить и ей хочется остаться одной, сказала, пряча лицо в подушку:

— Сейчас прочитаю свою часть четок, а то я еще не молилась.

— Хорошо, моя дорогая. Прочитай молитвы.

Сестра Алоиза коснулась губами Людкиного лба, посмотрела на компот, вздохнула и, не дотрагиваясь до него, вышла.

В темном коридоре я преградила монахине дорогу:

— Прошу вас…

Сестра Алоиза вздрогнула, испуганно, но негромко вскрикнув, а потом, овладев собою, коротко спросила:

— В чем дело?

— Прошу ответить… — волнение сдавило мое горло, — на самом ли деле вы хотите, чтобы Людка умерла?

Монахиня стояла неподвижно, выпрямившаяся и надменная. Через минуту до моих ушей долетел ее шепот:

— Какие же вы все темные… боже мой!..

Я почувствовала осторожное прикосновение руки монахини к своему плечу.

— Знаешь ли ты, моя дорогая, кем была мать Людки? Дворничихой с самым мерзким поведением. Кто ее отец, — не известно. Вполне вероятно, что, когда Людка подрастет, в ней пробудятся худшие пороки ее матери. Так не лучше ли будет, если она умрет сейчас? Бог в своем безмерном милосердии ниспослал ей болезнь. Каждая из вас должна желать себе такой же смерти. Она умирает в монастыре, как «рыцарь господа Христа» и член содалиции. Вся наша «Евхаристичная Круцьята», ксендз-катехета, все сестры будут молиться за то, чтобы бог сократил час ее пребывания в чистилище. А теперь подумай, — какой была бы смерть Людки в мире, где греховный пламень пожирает людские души, а темнота затмевает свет!

Сестра Алоиза сделала порывистый жест рукой и, прошелестев рясой, удалилась в сторону своей кельи.

Глубоко подавленная всем услышанным, я улеглась в постель. Однако поспать так и не удалось. Меня разбудил сильный свист ветра. Гальный[3] стонал пронзительно, захлебываясь, так что казалось, будто это плакал ребенок, заблудившийся в потемках. Старый дом трещал под ударами вихря. Я села на койке. Проснулось еще несколько девушек. Они тоже вылезли из-под одеял, и теперь все мы прислушивались к тревожным звукам и беспокойному биению собственных сердец.

— Ну и ветер!

— Будто кто-то плачет…

— Это в трубе завывает.

Ураган все более неистовствовал. Тревожно звенели в окнах стекла. На чердаке бушевал ветер. Казалось, что взбесившаяся ночная темень сметет с лица земли наш деревянный монастырь.

А тем временем внутри приюта кто-то пронзительно стонал.

«Оо… ооо…» — отчетливо неслось по помещению.

Печальная жалоба, слышавшаяся в этих звуках, с каждой минутой нарастала, становилась оглушительней, будоражила уснувший приют, и коридоры отвечали ей тоже стоном, словно призывая кого-то на помощь. Напрягая слух, обливаясь от страха холодным по́том, мы боялись двинуться с места. Жалобный стон послышался у самых дверей нашей спальни.

— Матерь божия! — заплакала Владка. — «Оно» идет к нам!

В нашем воображении моментально пронеслись дьяволы с ослиными ушами, упыри и привидения, серые безголовые тени каких-то страшилищ, снующих в монастырском мраке.

«Оо-ооо…» — снова донеслось до нас. Звуки были преисполнены страдания и боли.