Избранная проза - [58]

— Его все еще нет.

Теперь я смотрю на комнату совсем другими глазами. Нужно знать того, кто здесь живет. Только тогда она покажется жилой.

— И здесь живет твой дед?

После его вопроса комната кажется уж совсем заброшенной.

Если я теперь начну что-то мямлить и объяснять, они мне ни за что не поверят! Поэтому я решительно подхожу к шкафу, поднимаюсь на цыпочки и вытаскиваю из-за консоли ключ. Потом открываю стеклянную дверцу часов и осторожно завожу механизм. Десять оборотов. Когда я легким толчком привожу в движение маятник, младший полицейский облегченно вздыхает.

— Где он может быть, твой пра… твой дед?

— Понятия не имею, — говорю я, засовывая ключ на место.

Старший берет со стола книгу учета наказаний, рассеянно листает ее и с шумом захлопывает.

— В любом случае, — говорит он, — как только найдешь старика, оба немедленно должны покинуть деревню.

У меня непроизвольно вырывается услужливое:

— Ясно!

Да только — зачем? Ведь он все равно не верит ни одному моему слову. Еще не переступив через порог, он оборачивается.

— А мы будем держать тебя в поле зрения!

И я киваю, как будто он ждет от меня подтверждения своей правоты.

Младший некоторое время молча глядит на меня. Сперва у него такое выражение, как будто он хочет сказать: не обижайся, парень, но порядок есть порядок. Однако что-то в моем лице, видимо, его отталкивает. Он вскидывает руку к фуражке и принимает официальный вид.

— Мы ищем мужчину лет сорока с небольшим. Волосы темно-русые. Усы тоже. Рост примерно сто семьдесят.

— Вооружен?

Полицейский удивлен.

— Как тебе в голову пришло?

— Да так просто подумал.

— Если не будешь вставать ему поперек дороги, он ничего тебе не сделает. Одними женщинами интересуется, понял?

— Ясное дело, — отвечаю я.

И он тоже уходит, а я остаюсь один на один со своим стыдом. Все-таки в туннеле я имел дело с толщей камня над головой. С тоннами бесчувственного камня. Тут у кого хочешь душа в пятки уйдет. Если рассказать Луцу, он обязательно скажет: «Ну и положеньице, с ума сойти. Я бы тоже сдрейфил!» Но о том, что у меня после встречи с двумя мужиками в форме дрожат коленки, придется умолчать.

На меня вдруг нападает нестерпимая жажда. Бутылки «колы» лежат в сумке на багажнике велика. Но я не в силах выйти во двор. Ноги как ватные, не держат. И я прижимаюсь спиной к стене и мешком оседаю на пол. Затылком чувствую, что обдираю штукатурку. И я мотаю головой из стороны в сторону, как делал в детстве, когда меня пугали букой.

На коньке церковной крыши сидит дрозд-самец. Если правда, что пишут ученые о птицах, он поет для того, чтобы застолбить свой участок. Теперь все самочки здесь — его. Сам он не понимает, что делает. И имеет право на отсрочку. Я не хочу быть похожим на эту птицу. Эта мысль помогает мне подняться.

Теперь, когда полиция все равно обо мне знает, я могу передвигаться открыто, так сказать, на виду у общественности. Общественность состоит из вороны, с любопытством разглядывающей меня, сидя на голой ветке дерева. Кроме того, с треснувшей пополам афиши на стене какого-то дома глядит на меня одним глазом известная киноактриса — второй глаз у нее оторван. Стоит ли причислять сюда и солнце? Оно сейчас стоит высоко над деревней между востоком и югом; но поскольку солнце освещает полпланеты, вряд ли оно вообще что-либо видит.

Я намеренно иду как можно медленнее, прикидывая, где бы мог быть дед. Старики имеют обычай прощаться с тем местом, которое покидают. Даже вещам и предметам говорят «до свидания». И теням тех, кто прожил с ними жизнь. Когда-то давно кладбище было рядом с церковью. Там и нынче еще попадаются в высокой траве отдельные облупившиеся надгробия. У кого хватит терпения и догадливости, сможет разобрать готические буквы на их плоских гранях. Буквы поведают об упокоившихся вечным сном благочестивых господах. Умершие позже простые люди захоронены на новом кладбище. Я один раз побывал там с матерью. Оно расположено недалеко от деревни, прямо на пустоши. Наши семейные могилы сразу у ограды, там еще высокие туи растут. Мать подвела меня к небольшому надгробию из клинкерного кирпича. Сложено очень аккуратно. Кверху сужается уступами, и каждый уступ облицован блестящей металлической пластинкой. Посередине вмурована черная отшлифованная до блеска плита, из нижнего левого угла которой золотая пальмовая ветвь плавной дугой огибает надпись и кончается в правом верхнем углу. Имена прабабушки и прадедушки. И обязательно даты. Дата смерти у прадедушки отсутствовала, и я, хоть и не сразу, сообразил, почему. Ведь мой прадед еще жив. Просто он заранее сам обо всем позаботился.

Тогда эта предусмотрительность меня покоробила. И я перевел взгляд на детскую могилку. Холмик был насыпан совсем недавно. Его почти не видно под множеством венков из свежей зелени. Траурная белизна бумажных цветов заставила меня вздрогнуть.

Видимо, я все-таки что-то напутал. Никак не найду кладбища. Правда, по дороге к нему многое изменилось. Но общее направление вроде бы взято правильно. Почему же не видно высоких туй? Может, их выкорчевали? Но тогда сквозь кусты должен быть виден хотя бы плоский фронтон покойницкой. Я карабкаюсь на сужающийся кверху штабель серых бревнышек, уложенных вдоль бывшей дороги. Тогда была зима. А теперь все заросло. Стена зелени закрывает обзор.