Избранная проза и переписка - [32]

Под душем мы сразу начинали ссориться, занимали сразу по четыре для своих подруг, падали в желоба, верещали. А воспитательница, стоя в пару и брызгах, нудно рассказывала нам, что они в институте даже одевались под одеялом, такой у них был стыд

— Выдайте нам купальные костюмы, если так, — вопила на бегу Маша, намыленная и ищущая мочалку.

Она скользила и падала на каменный пол, а воспитательница брезгливо отходила в сторону и умолкала про институт.

Я вспомнила эти картины и хихикнула в носок.

— Смеетесь? — спросила меня дородная дама. — Смеетесь, современная девушка?

Я вздохнула и расправила носок на яйце.

— Все влюбляются, — пропела желтая, как кукуруза, дама, известная осведомительница всех родителей, которые так и начинали свои письма детям: «Одна дама, слава Богу, сообщила нам…» — Все влюбляются, — продолжала дама настойчиво, надкусила и порвала пополам старое полотенце. — Вес влюбляются, — сказала она в третий раз, грозно — Почаще бы носки штопали, так перестали бы влюбляться. Если ты в брюнета влюблена — штопай черные носки, если в блондина, то — белые. Вот тебе и лекарство от любви! — И она протянула мне груду белых носков.

Мы со Шмариной решили молчать, и наше презрение выводило дам из себя.

— Дерзость в них, — говорили они, — грубость, заносчивость, лживость.

— А будут у нас новые фартуки осенью? — спросила, заскучав, Шмарина.

— У вас, Шмарина, будет смирительная рубаха, — ответила одна светская дама, и все остальные дамы прыснули со смеху.

Мы проработали так два дня, положенные директором, и наслушались мнений о себе, о Загжевском, Стоянове, наших родственниках и подругах.

— Загжевский всегда собственные платки в стирку сдает, рассказывали дамы. — Ему казенные, видите ли, не нравятся. А нос у него, между прочим, кривой, и вообще неизвестно, что в нем эти дуры находят. Тип карьериста. А Стоянова вообще держать не надо было. Полгимназии разложил прежде, чем выпускной сдал. Припадочный был какой-то и злой. Нарочно делал рожу, когда здоровался. Сочинял безнравственные стихи.

Кукурузная дама сделала круглые глаза и рассказала: написал он в прошлом году в альбом одной девочки стихи:

Живу теперь, как скотина,

На сердце растет полынь.

Во имя Отца и Сына,

Во веки веков. Аминь.

Его к директору. Он отпирается. Его к священнику. Он посмотрел как сатана и говорит лицемерно: «Я, батюшка, описываю комсомол. Я, — говорит, — батюшка, сам душой болею». А девочки — дуры: затвердили поганый стих и повторяют:

Плевать на Гете и Канта,

По-своему надо жить!

Судить нельзя спекулянта,

Убийцу нельзя судить.

И сами стали, как комсомол.

— Если они дошли до того, что убийц не судят, то пропало наше русское юношество совсем, — Решила светская дама. — Пускай едут подыхать с голоду к товарищам.

Кукурузная дама спросила меня в лоб:

— Вы, конечно, в Брно поедете после гимназии? Загжевский говорит, что там хороший климат.

Я подумала немного и ответила:

— Нет, я в Лондон поеду, у меня там — дядя.

Дамы бросили свои работы и стали смотреть на меня с интересом. Посыпались вопросы: брат матери? Богатый? Когда писал в последний раз? Вы же английский язык не знаете?

— Знаю, — сказала я. — Отчего же? Дядя — брат матери. Богатый. Письма пишет.

Все это было бездарной ложью, но лгать полагалось. Видя, что я отвечаю на вопросы, кукурузная воспользовалась случаем.

— А скажите, — сказала она, глядя мне в душу тусклыми зрачками, — правда ли, что одна ваша подруга собирается в сентябре удрать из гимназии и тайно от родителей обвенчаться с одним инженером?

Это была святая правда, но в то же время глубочайший секрет. Я обомлела от осведомленности дамы и разъярилась.

— Нет, — крикнула я, — это совсем неправда, это — утка. Стыдно такие вещи повторять.

Светская дама меня одернула:

— Брак — это не стыдно, — объяснила она. — Пускай удирает — одной лентяйкой меньше будет. Только вы ей скажите, чтобы действительно повенчалась, а не вокруг ели.

Дамы вздохнули и стали критиковать нашу со Шмариной работу.

— Эх вы, — говорили дамы. — Такие ли раньше бывали девушки — золотые руки.

И худенькая грустная дама стала рассказывать:

— Была у меня в институте подруга нежная, как лилия, чувствительная, как ангел, вышивала, как монашка. Мы ее так и звали: Ниноша-святоша. Влюбилась она в своего кузена и вышла замуж.

— Это та, что в Белграде теперь? — строго переспросила Кукуруза. — Которую муж бросил?

— Та самая, — сказала грустная дама. — Вы про нее знаете, я вам рассказывала, что бьется она, бедняжка, как рыба об лед и что дочка у нее растет почти без образования, потому что с малых лет работает на фабрике, чтобы свести концы. Но вот в чем дело: получаю я от нее сегодня письмо и читаю такую загадочную фразу: «Может случиться, дорогая Лиля, что моя Асенька приедет к тебе вскорости на некоторое время». Что же это значит? Я, конечно, рада, но что же это означает? Ведь денег у них на поездки нет, и почему так вдруг?

— Просто хочет ее в здешнюю гимназию всунуть, — усмехнулась какая-то дама из угла. Девчонка, наверное, влюбилась в кого не надо, а мать думает: дай я ее я гимназию отдам, пока не поздно, на счет чешской республики. И не знает, конечно, что у нас тут у самих Коли Макаровы есть и прочие львы сердец и ловеласы.