Избиение младенцев - [15]

В итоге ее компетентность и профессионализм были достойно оценены. Так и стала она работать с «детьми сталкеров» в качестве педагога-психолога…

Так вот, арт-лаборатория. Желтый сектор, один из боксов.

– Всем привет, – помахал я рукой, входя за перегородку. – Как успехи?

Ученики дружно подняли головы. Это мама их называла учениками, остальные пользовались стандартными обозначениями вроде «образец 18 Бабочка» или «образец 25 Скарабей». Их было пятеро. Трое старших (восьмилетки) вольно расположились на полу перед рамами с натянутой тканью. Четвертый сидел за столом и увлеченно разрисовывал карандашом листы бумаги – этот был новенький, появившийся в «Детском саду» только вчера. Пятая была еще маленькой, пяти лет от роду, она что-то вырезала из бумаги, а мама, подсев к ней рядом, показывала, как это правильно делается.

– У меня новые очки, – похвасталась Бабочка. – Смотри, как крылышки.

Она была «девочкой в очках». У мутантов безупречное зрение, и вообще они во всех отношениях абсолютно здоровы, но этой нравились необычные формы оправ.

– А Навозник сегодня испортил кашу, – меланхолично изрек Барсук. – У всех была обычная, а он себе сделал со вкусом какао.

– Не испортил, а улучшил, – возразил мальчик, официально именуемый Скарабеем. Навозником его дразнили. Он смотрел в пол, сосредоточенно цепляя пальцем паркетину. – Не люблю порридж. Какао люблю. Структурно ничего не менял, только функционально.

Скарабей-Навозник был ребенок-сорбент, собирающий на себя всякую дрянь. Вечно грязный, пыльный, зато к чему ни прикасался, после него оставалась идеально чистая полоса (если очень хотел, то и пространство). Даже без единого микроба, проверяли. Но преобразовывать химический состав веществ по заказу у него пока получалось только по капризу. Вот как в случае с порриджем. А если б получалось по заказу – давно бы увезли военные, и что с ним было бы дальше, никто не знает.

Бабочка взяла флакончик с раствором и выдула в мою сторону большой мыльный пузырь. Размером с грейпфрут. Публика оживилась, погнала радужный шар ко мне, дуя снизу и не давая пузырю опуститься, и вот он передо мной, отражает мою искривленную рожу. Я взял подарок в руки. Невесомая пленка не лопалась, была податливой, но крепкой. На пол с него капало, руки у меня стали мокрыми… Хитрость в том, что, кроме мыла, в пузыре содержались какие-то поверхностно-активные вещества, позволяющие Бабочке управлять поверхностным натяжением.

– Ну, хватит, – строго произнесла мама. – Не отвлекайтесь.

Я закатил мыльный пузырь на полку стеллажа и обтер руки об штаны. Он вскоре распадется, но не держать же его при себе?

– Ты по делу или просто так? – спросила меня мама.

– Хочу посмотреть хот-степ.

– Хот-степ назначен на одиннадцать.

– Я подожду? Посижу тут с вами?

– Только тихонько…

Прошел к дальнему столу. Интерес ко мне больше не проявляли, я был своим. Я – привычный атрибут в этой школе магов.

А это была именно школа, не случайно мама называла мутантов учениками. Изучали их и препарировали в других секторах. Здесь – аккуратно пробуждали дремлющие умения и делали все, чтобы «образцы» научились контролировать эти умения. Работа тонкая и временами опасная. Есть, например, «инфразвуковики», с ними бы я поостерегся сидеть в одном помещении. С просто «звуковиками» или «электромагнетиками» не такой напряг, но тоже, если честно, экстрим.

Сейчас мама работала с «химиками». То есть с аномалами, способными в той или иной форме манипулировать окружающим миром на молекулярном уровне. Таких в настоящий момент было трое.

Во-первых, Бабочка. Совершенно нормальная девчонка. Дети-мутанты почти все с какими-то комплексами и неврозами, то-то мама с ними возится, а эта без комплексов. С длинными жиденькими волосами, которые каждый день по-новому заплетает, придумывает какие-то колоски, косички. Встает на час раньше, чтобы успеть заплести. А еще любит фантазировать, вечно «вспоминает» о том, чего не было. Как якобы в детстве она с сачком по полю бегала… Ладно, это все не по делу. Вот мыльные пленки она выдувает броневой крепости, из пушки не пробьешь, – это да.

Скарабей. Неопрятный, помятый, замурзанный. Одного взгляда на него достаточно, чтобы пропал аппетит. Все время чего-то ковыряет, расколупывает, отцарапывает – трещинки, корешки от книг, этикетки на спичках, – везде, куда ноготь влезет. Портит одежду себе и другим, грызет карандаши и ластики, расплетает шнурки, снимая с них железные наконечники. Особую ярость (даже у моей мамы) вызывала его манера закручивать уголки у тетрадей. Сплошное недоразумение… И вместе тем – натуральная химическая фабрика. По слухам, высоколобые пытались его травить всякими ядами, но без толку…

И в-третьих, Барсук – мальчик-дезактиватор с феноменальной ксенобиотической устойчивостью, обладатель нечеловеческой печени. Такой печени, что позволяла ему запросто пожирать радиоактивные отходы, оставляя после себя слизь, которая почти не фонила. Шутили, что после ядерной войны в Хармонте останутся тараканы и Барсук. На голове у него выделяется ярко-белая прядка – как полоска у настоящего барсука…

Эти трое сосредоточенно колдовали над импровизированными мольбертами. Ну как – мольберты? На деревянных рамах на гвоздиках натянута белая ткань. И на каждой расплывается большое коричнево-бурое пятно почти правильной овальной формы. Такой своеобразный батик. Пятна на ткани возникли оттого, что мама вылила в центр каждой рамы ложку анилиновой краски. А краска эта была составная, мама слила вместе штук пять каких-то других красок. Какие цвета входят в смесь – неведомо. И вот детки занимались тем, что пытались разложить смесь на составные части, найти исходные цвета.