Избавление от КГБ - [45]

Я считал необходимым прекратить подобного рода практику. Исходил при этом из того, что только там, где руководитель самого ведомства полагает нужным по тем или иным соображениям иметь у себя офицера безопасности, мы будем его держать. В тех же случаях, когда та или иная организация просила избавить ее от присутствия офицеров действующего резерва, ее просьба незамедлительно выполнялась. Хотя должен сказать, что мне приходилось сталкиваться с ситуациями прямо противоположными, когда руководители организации желали оставить или настаивали на прикомандировании к ним сотрудников КГБ.

В конце концов, если спецслужбе требуется иметь по оперативным соображениям своего сотрудника или агента в каком-то ведомстве (а такой возможности в принципе исключать нельзя), она может иметь его негласно, так, чтобы об этом никто в ведомстве не знал. Что же это за секретная служба, если в ее сотрудников тычут пальцем?

Еще одна проблема, прямо связанная с правами граждан, касалась свободы въезда и выезда из страны. Не секрет, что долгие годы КГБ вместе с партийными органами были главным ситом, которое просеивало выезжающих из СССР и приезжающих в Советский Союз. Посещение других стран, особенно «капиталистических», десятилетиями являлось недоступной привилегией для большинства граждан, а любой выезд сопровождался многократными проверками на политическую лояльность. Разрешение поехать в другую страну получали те, кто обладал, по мнению «инстанций», иммунитетом против «разлагающего влияния Запада».

Настоящим позором являлось существование списков бывших советских граждан, эмигрировавших или вынужденных эмигрировать в другие страны, которым въезд в СССР был запрещен по чисто идеологическим мотивам. В результате мы сами лишали себя, как сейчас совершенно ясно, животворных связей с российским (и не только российским) зарубежьем.

В годы перестройки, когда железный занавес рухнул и международные контакты количественно и качественно поднялись на новый уровень, пересмотр всей прежней практики в этой области стал неизбежным. Были приняты новые законодательные акты, которые заметно либерализовали режим въезда и выезда. Но, на мой взгляд, явно недостаточно. По-прежнему существовал ряд ограничений на выезд, связанных, например, со знакомством выезжающих с какой-то сверхсекретной информацией. Можно было не соглашаться с теми или иными положениями законов, говорить, что секретную информацию передают, и не покидая территории СССР, что многие носители секретов (хотя бы те же члены правительства) все равно ездят за границу, но эти законы ни КГБ, ни я, как его руководитель, преступить не мог. Тем более что контроль за их соблюдением был законодательно возложен на органы госбезопасности.

Из декабрьского интервью «Литературной газете»:

«Вопрос. Через вашу службу по-прежнему проходят документы на тех лиц, которые выезжают за рубеж, а также списки людей, которых не хотят впускать к нам из-за границы. Прежнего ведомства, считай, уже нет, а порочная практика все еще продолжается?

Ответ. Я сегодня же отказался бы от проверки лиц, выезжающих за границу. Но существует закон о выезде, там упоминаются люди, знающие государственные секреты, и контроль за тем, чтобы такой «секретоноситель» не выехал за рубеж, возложен на КГБ. Согласен, что это не наше дело. Пускай проверкой занимаются руководители предприятий. Пускай человек, поступающий на секретный завод, дает подписку, что он отказывается от удовольствия пройтись по улицам Парижа. Что же касается въезда, то во всех странах существуют списки нежелательных лиц: скажем, шпионы, террористы.

Вопрос. Но какой террорист бывший диссидент Гинзбург, которого ваши службы отказывались впускать сюда?

Ответ. Александр Гинзбург и еще более чем 140 человек получили разрешение на въезд. Запрет был по идеологическим мотивам. Инерция, опять же вредная, тяжелая инерция… Последние три месяца таких запретов не было».

По вопросам разрешений на выезд и въезд я получал множество запросов — от посольств, организаций, частных лиц. В ряде случаев, когда дело упиралось в какой-то пункт закона или препятствием для выезда являлась непробиваемая позиция какого-нибудь министерства, я был бессилен помочь и мог лишь передавать документы в специальную комиссию при Президенте СССР, которая разбирала подобного рода дела. Иногда претензии в отказе на выезд предъявляли лица, якобы политически гонимые, которые на самом деле находились под следствием за совершение вполне конкретных уголовных преступлений — вплоть до убийства. Таким помогать я не имел права.

Но тогда, когда речь шла о чисто комитетских идеологических запретах, как в случае с Гинзбургом или другими бывшими диссидентами, вопрос о въезде и выезде решался незамедлительно.

Много пересудов в свое время вызвало мое решение выпустить на Запад семью Гордиевского, которая в течение шести лет не могла к нему выехать. Я вовсе не берусь оправдывать самого Гордиевского. Но со старой идеологией, когда за преступление одного человека ответственность несла его семья, оставленная в заложниках, я мириться не мог. Есть же общепризнанная гуманитарная практика, которую СССР, к тому же официально, признал, подписав документы Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.