Изабелла Прекрасная - [31]

Изабелла заметила, что глаза у нее стали голубыми, как анютины глазки, а пальчики уж чересчур энергично стали перебирать складки вуали.

— Ах, ты умница! — засмеялась она. — Сделаю все, от меня зависящее, чтобы он тебе достался.

— Ах, мадам, но ведь все же знают, что он безумно влюблен в вас! — выпалила изумленная девушка. — И, кроме того, да поможет ему Небо, бедняга томится в Тауэре.

— Из-за меня. Так что однажды я наберусь храбрости и попрошу короля освободить его. Но говорят, жаркий огонь быстро гаснет. И кто знает, возможно, несколько месяцев в мрачной крепости несколько охладили его пылкую страсть?

— Значит, вы его не желаете?..

— Я — замужняя женщина, и мне никто не нужен, кроме моего супруга.

Щеки Жислен чуть порозовели.

— Но все же мы всегда желаем, чтобы у вас был еще один мужчина.

— Еще один, Жислен?

— Маленький и беспомощный с золотисто-рыжеватыми волосиками, как у всех Глостеров. Я каждый день ставлю свечку Святому Иосифу. О, мадам, мы бы были так счастливы, если бы у вас родился сын!

— Моя милая Жислен! Ты так же сентиментальна, как и суеверна, — пожурила ее Изабелла, чуть пристыженная из-за того, что она сама не молится столь же усердно, как большинство женщин, о подобном даре.

— Роберт ле Мессаджер заявил стражникам, схватившим его, что убежит из Тауэра, — сказала Жислен, с оживлением возвращаясь к прежней теме разговора и думая, что его похвальба неизвестна ее госпоже.

— На это способен лишь герой — один из тысячи, — заметила Изабелла, вспомнив мрачные и толстые крепостные стены. Отложив в сторону свои наряды, она подошла к окну и долго смотрела на Темзу с печальной улыбкой. Она задумалась о своей нерастраченной любви, о холодном Эдуарде и пыталась представить себе, что значит быть любимой человеком, способным, например, в одиночку выбраться из Тауэра.

Однако недолгая кампания против Шотландии не принесла стране новых героев, если не считать таковым Роберта Брюса, сражающегося за свободу своей страны. Не считая короткого броска в сторону гор, приведшего к значительным потерям, сын Длинноногого редко покидал приграничный город Бервик. Здесь расположился штаб королевской армии, и сюда возвращались после своих вылазок люди вроде Глостера, Варенна или Сеграва. Изабелла, жившая там в относительном комфорте, иногда думала о том, что ее муж нарочно сидит здесь и тянет время, чтобы подольше не встречаться с баронами, отказавшимися присоединиться к нему.

Пьер Гавестон занял ключевой город Роксберг с его огромным расползшимся во все стороны замком, надеясь, что сможет одержать такую победу, что даже сам Черный Пес Уорик не сможет не оценить ее. Однако его настойчивым стремлениям вступить в схватку с войсками Брюса, казалось, не суждено было осуществиться, и вся эта кампания, которой явно не хватало умелого и сильного командующего, превратилась в ряд небольших набегов на отдельные укрепленные пункты, из которых хитрые шотландцы успевали все вывезти. После тяжелейшей зимы, в течение которой Гавестон предпринимал многочисленные попытки заманить в ловушку одну из наиболее мобильных армий южной части горного края, он с тяжелым сердцем тайно отправился в Бервик, чтобы доложить ситуацию. А возможно, просто повидаться с другом.

Даже Изабелла, которой от тоски хотелось плакать, была рада видеть его. Эта тяжелая зима сильно сказалась на нем. Он был нездоров и подавлен и не мог долго находиться в седле, но как только он немного отдохнул и подлечился у королевского лекаря Бромтофта, даже уговоры Эдуарда не могли удержать его. Он вернулся в Роксберг, абсолютно уверенный в том, что лишь убедительная победа сможет спасти его, однако бароны, узнав о его болезни, поспешили отстранить его от командования войсками. Ему на смену были посланы герцог Ангусский и сэр Генри Перси Нортамберлендский, а король Франции предложил свои услуги по организации переговоров о перемирии. К началу следующего лета король, королева и придворные возвратились в Лондон, где Гавестону предстояло встретиться с противником гораздо более опасным, чем шотландцы.

Были публично оглашены указы, подготовленные двенадцатью избранными для этой цели баронами. На этот раз Эдуард должен был их подписать, а его фаворит — выехать из страны. Во всем Лондоне не нашлось ни одного человека, выступившего против этого решения. Даже Глостер и Деспенсер советовали своему монарху уступить, хотя бы для того, чтобы сохранить жизнь другу.

— Значит, он опять должен уехать в Гиень? — со вздохом спросил Эдуард.

— Нет. Мы постановили выслать его из страны. А разве Гиень не часть королевства Вашей Милости?! — сказал Ланкастер, осмеливаясь выказать гнев в повышенном тоне теперь, когда человек, часто доставлявший ему неприятные минуты на ристалище, был наконец окончательно сброшен с коня. — Кроме того, и пэры, и простой народ считают, что этот иностранец слишком богато украсил свое гнездышко английским золотом.

— Иностранец! — рассвирепел его царственный племянник, еле сдерживаясь от приступа знаменитого гнева Плантагенетов, которого пока так и не пришлось увидеть Изабелле. — Разве мой названный брат Пьер не жил в Англии с самого детства? И разве не сражался он за эту страну так же мужественно, как прежде его отец? У вас, милорды, нет элементарной логики. Значит, если человек родился в Гиени, то он иностранец, но, как только речь заходит об изгнании, то она становится частью моего королевства.