Изабель - [10]

Итак, за обедом я разыграл задуманную мной маленькую комедию.

— Ну вот! Как неприятно!.. — пробормотал я, распечатав один из конвертов, который протянула мне г-жа Флош, но, так как из вежливости никто не обратил внимания на мое восклицание, я, пробегая глазами безобидный листок и изображая при этом удивление и досаду, продолжал: — Как некстати!

— Какая-нибудь неприятная новость, сударь? — осмелилась наконец робко спросить г-жа Флош.

— Ничего серьезного, — отозвался я. — Но увы! Мне придется срочно вернуться в Париж, отсюда моя досада.

За столом воцарилось полное оцепенение, которое настолько превзошло мои ожидания, что я почувствовал, как краснею от смущения. После нескольких секунд тягостного молчания г-н Флош спросил чуть дрожащим голосом:

— Возможно ли это, мой молодой друг? А как же работа?! А как же наша…

Он не смог договорить. Я не нашелся, что ответить, что сказать и, признаться, сам чувствовал себя изрядно взволнованным. Мои глаза были устремлены на макушку Казимира, который, уткнувшись носом в тарелку, резал яблоко. М-ль Вердюр покраснела от негодования.

— Удерживать вас было бы нескромно, — едва слышно подала голос г-жа Флош.

— Конечно, те развлечения, которые может предложить Картфурш… — съязвила г-жа Сент-Ореоль.

— Ну что вы, сударыня, поверьте, ничто не могло бы… — попытался было возразить я, но баронесса, не дослушав меня, уже что было мочи кричала в ухо сидящему рядом мужу:

— Господин Лаказ собирается покинуть нас!

— Мило! Очень мило! Право, я тронут, — отвечал, с улыбкой глядя на меня, глухой Сент-Ореоль.

Тем временем г-жа Флош обратилась к м-ль Вердюр:

— Да, но что мы можем сделать?.. Ведь лошадь только что увезла аббата.

Тут я, несколько отступив, сказал примирительно:

— В Париже мне нужно быть завтра рано утром… В случае необходимости подойдет и ночной поезд.

— Скажите Грасьену, пусть сейчас же узнает, можно ли воспользоваться лошадью Булиньи. Пусть объяснит, что нужно отвезти человека к поезду… — и, повернувшись ко мне, спросила: — Вам подойдет семичасовой поезд?

— О! Сударыня, я очень сожалею, столько хлопот…

Обед закончился в молчании. Сразу после него папаша Флош увел меня и, как только мы оказались в коридоре, ведущем в библиотеку, заговорил:

— Но, сударь… дорогой друг… я все никак не могу поверить… вам же еще нужно ознакомиться с целым… Так ли уж необходимо?.. Как некстати! Вот досада! Я как раз ждал, когда вы закончите с первой партией материалов, чтобы дать вам другие, которые достал вчера вечером: откровенно говоря, я рассчитывал на них, чтобы заинтересовать и подольше задержать вас. Значит, все это я должен показать вам сейчас. Идемте со мной, у вас до вечера есть еще некоторое время… Я не осмеливаюсь просить вас еще раз приехать к нам…

Мне стало стыдно за свое поведение перед расстроенным стариком. Я, не отрываясь, работал целый день накануне и все это последнее утро, так что из первой партии бумаг, которые он мне передал, я уже мало что мог почерпнуть; но, когда мы поднялись в его обитель, он загадочным видом извлек из глубины ящика завернутый в ткань и перевязанный тесемкой сверток; сверху под тесемкой лежала карточка, на которой был алфавитный перечень документов и их происхождение.

— Возьмите весь пакет, — сказал он, — здесь далеко не все интересно, но вы быстрее меня разберетесь, что вам пригодится.

Пока он суетился, то открывая, то закрывая ящики, я со связкой спустился в библиотеку, развязал ее и разложил бумаги на большом столе.

Иные документы действительно имели отношение к моей работе, но таких было немного, и они не представляли большой ценности; большинство из них, что было, кстати, помечено рукой самого г-на Флоша, относилось к жизни Массийона и, стало быть, меня мало касалось.

Неужели и впрямь бедняга Флош рассчитывал удержать меня этим? Я взглянул на него: он сидел, засунув ноги в меховую грелку, и тщательно прочищал булавкой дырочки маленького приспособления для дозировки смолы сандарака. Закончив, он поднял голову, и мы встретились взглядами. Его лицо озарилось такой дружелюбной улыбкой, что я не поленился встать из-за стола, чтобы поговорить с ним, — подойдя ко входу в его каморку, опершись о косяк, я спросил его:

— Господин Флош, почему вы никогда не бываете в Париже? Вам были бы очень рады.

— В моем возрасте поездки затруднительны, да и дороги.

— А вы не очень сожалеете, что покинули город?

— Что делать! — произнес он, вскинув руки. — Я был готов к тому, что сожалеть о нем придется гораздо сильнее. Первое время уединение кажется несколько суровым, особенно для того, кто любит поговорить, потом привыкаешь.

— Стало быть, вы не по собственной воле перебрались в Картфурш?

Он высвободил ноги из грелки, поднялся и, дружески положив свою руку на мою, заговорил:

— У меня в академии было несколько коллег, которых я очень люблю, и среди них ваш учитель Альбер Деснос; я уверен, что был близок к тому, чтобы вскоре занять место среди них…

Казалось, у него было желание сказать больше, однако я не осмелился задать вопрос слишком прямо.

— Может быть г-жу Флош так привлекала сельская жизнь?

— Н-н… Нет. Между тем именно ради госпожи Флош я оказался здесь; саму же ее привело сюда одно небольшое семейное обстоятельство.