Из записных книжек - [2]
Как у каждого робкого человека, у меня много нерастраченной нежности.
Когда толкаешь женщину в трамвае, не говоришь: "простите" - потому что может получиться действительная просьба о прощении. Женщины не понимают этого и охотно обзывают нахалом или невежей такого человека, и тогда он действительно становится таким невежей: он огрызается, отчасти довольный тем, что ему не пришлось просить о прощении и что он сопричислен к лику веселых невеж.
Как многое не пригождается!
Как многое остается в обрывках, в детском, незаконченном, незащищенном виде, чтобы приходить в гости под вечер и называться совестью. Как было бы хорошо сказать белому лицу, которое раз всего и видел пять лет назад, или шелковистому белому венчику на лугу, который только и был, что в детстве, или ничем не защищенным, излишне пестрым, излишне гибким женщинам:
- Постойте, пожалуйста, как вас зовут?
Станьте в ряд. назовитесь именем.
Потому что я не знаю их имен.
И я говорю обрывкам описаний, никуда не пригождающимся, рассказам, которые не захотели быть рассказами:
- Ваше имя!
Хвостачи
Бывший сенатор, разбитый параличом, ясным, почти детским голосом рассказывал:
- Хвостовы были очень любопытные люди. Они приваживали к себе молодежь. Бывали у них всегда какие-то пажи, правоведы, универсанты. Как будто даже непонятно для чего. Так, бывают. За ужином, за обедом всегда молодежь. Ну, товарищи сыновей. А потом смотришь - тот губернатор, другой вице-губернатор, третий судья. Старик их выволакивал. Сидит как-то и говорит:
- Петкевича знаете? (Студент такой был.) Он в Западный край вице-губернатором назначен.
Я удивился. На эти должности католиков в Западный край не назначали. А Петкевич был поляк.
- Так Петкевич лютеранин, - старик говорит, - как же, Петкевич лютеранин. Лютеранин.
Года через два встретились.
- Петкевича помните? Да-а, он теперь по синоду, очень интересные мысли у него...
- Как же по синоду, - спрашиваю, - он ведь лютеранин.
- Петкевич? Он православный. Петкевич православный.
Был я как-то в Твери. Тогда уже Хвостов был в большой силе. Иду я по скверу - вижу, идет какой-то архимандрит монашеского вида, а рядом этот самый Петкевич.
Спрашиваю: кто такие?
- Это, - говорят, - вице-губернатор наш, Петкевич, а рядом архимандрит старообрядческий, Михаил.
- Это отчего же вице-губернатор с старообрядческим архимандритом?
- Так ведь он старообрядец.
- Кто?
- Петкевич.
Вот. Старик их всюду насажал. И по совести скажу, я его очень хорошо знал, - и не знаю, что ему нужно было и даже каких он был убеждений, Хвостов. Полагаю, что никаких. Честолюбец был он страшный. Да, Хвостач. Хвостачи была любопытная публика. Гнездо.
Староверский скит в городе, где я родился, был Россией XV столетия. Я не думал об этом. Об Иване Грозном я знал по замечательной книжке сытинского издания "Удалой атаман Ермак Тимофеевич и его верный есаул Иван Кольцо". Я бы с радостью перечел эту книжку и хочу искать ее по примете: на оборотной стороне там по всей глянцевой обложке расплескался желтый подсолнух в красной ленте.
Я не верил в Ивана Грозного, в его действительное существование, он был для меня красной молодецкой лентой на обложке.
Даже в университете, потом, я относился к Ивану Грозному, как к Ивану Кольцу. И в сознании моем по отношению к Ивану Грозному никаких особенных перемен я не ощущаю оттого, что сдавал о нем экзамен.
Опричников же я прямо любил - там были такие песенки: "Эх, ух", - и на обложке заломленная шапка с завоем посередине.
Сапожки там были гладкие, похожие на музыкальные инструменты. Со складками на перегибе, и были лучше, чем сапожки асмоловского мужичка, то есть мужичка, изображенного на коробке четвертушки асмоловского табака. (Влияние коробок и оберток было громадно. Гильзы с курящим белозубым султаном были подлинной вестью с Востока. Фотографиям же не было никакой веры.) Перо было у него на шапке, как у новобранца. Я любил опричников. Петра же я просто не знал, как не знал ничего о Казани, например, или как теперь не знаю о Перу.
А в староверский скит я просто уходил - так же, как ходил купаться. Уже на мосту, широком и гладком, но маленьком, - все затихало. Тогда мне это казалось странным. Теперь я думаю, что дело было очень просто: город сумасшедших, лавочников, жестяников, разносчиков и сапожников просто не имел дел со скитом. В реке, мелкой и близкой, ходили черными молниями пескари. Начинались пески, сырые, рудожелтые, чистые. Если бы вся земля захотела стать чистой, как вода, она вся стала бы этим песком. В песке был родник, и каждый раз я пил, наклоняясь к нему.
В город часто наезжали молчаливые латгальцы из деревень. Они ехали, никогда не оглядываясь; небритая щетина была у них на щеках, в мохнатом ворсе курток застревало сено и роса. У этих людей было другое время, другой календарь. Они смотрели на небо и безошибочно, равнодушно узнавали погоду на завтрашний день. Чисел у них совсем не было. Когда они говорили с русскими о том, что было, они долго определяли дату:
- Того дни...
- Когда Стаська утоп...
- До пожару они...
- В зиму...
- В тую зиму...
Роман Ю.Н.Тынянова (1894-1943) «Пушкин» посвящен детству, отрочеству и юности поэта. Выдающийся исследователь и знаток пушкинской эпохи, талантливый рассказчик, Тынянов не только мастерски запечатлел живой образ самого поэта, но и смог воссоздать атмосферу пушкинского окружения: семьи, лицея, а также характерные черты литературной и художественной жизни начала XIX столетия.
«Кюхля» – это роман-биография, но, идя по следам главного героя (Вильгельма Карловича Кюхельбекера), мы как бы входим в портретную галерею самых дорогих нашему сердцу людей – Пушкина, Грибоедова, Дельвига, и каждый портрет – а их очень много – нарисован свободно, тонко и смело. Везде чувствуется взгляд самого Кюхельбекера. Подчас кажется, что он сам рассказывает о себе, и чем скромнее звучит этот голос, тем отчетливее вырисовывается перед нами трагедия декабристов. Быть может, именно в этой скромности, незаметности и заключается сила характера, нарисованного Тыняновым.Возможно, все было по-другому.Но когда читаешь Тынянова, хочется верить, что все было именно так.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Пушкин» и «Кюхля».Жемчужины творчества Юрия Тынянова.Перед читателем раскрываются образы величайшего русскою поэта и его товарищей по Царскосельскому лицею, оживают "золотой век" отечественной литературы и противоречивая эпоха декабристов – людей, которых потом назвали цветом русской интеллигенции…Возможно, все было по-другому.Но когда читаешь Тынянова, хочется верить, что все было именно так.
Юрий Николаевич Тынянов во всех своих произведениях умеет передать живое ощущение описываемой им эпохи. «Смерть Вазир-Мухтара» — один из самых известных романов Юрия Тынянова. В нем он рассказал о последнем годе жизни великого писателя и дипломата Александра Сергеевича Грибоедова, о его трагической гибели в Персии, куда он был отправлен в качестве посла. Также в сборник вошли повесть «Восковая персона» и рассказы «Подпоручик Киже» и «Гражданин Очер».
Автор благодарит за финансовую помощь в издании «Избранного» в двух томах депутатов Тюменской областной Думы Салмина А. П., Столярова В. А., генерального директора Открытого акционерного общества «Газснаб» Рябкова В. И. Второй том «Избранного» Станислава Ломакина представлен публицистическими, философскими, историческими, педагогическими статьями, опубликованными в разное время в книгах, журналах, научных сборниках. Основные мотивы публицистики – показ контраста между людьми, в период социального расслоения общества, противопоставление чистоты человеческих чувств бездушию и жестокости, где материальные интересы разрушают духовную субстанцию личности.
Проблемой номер один для всех без исключения бывших республик СССР было преодоление последствий тоталитарного режима. И выбор формы правления, сделанный новыми независимыми государствами, в известной степени можно рассматривать как показатель готовности страны к расставанию с тоталитаризмом. Книга представляет собой совокупность «картинок некоторых реформ» в ряде республик бывшего СССР, где дается, в первую очередь, описание институциональных реформ судебной системы в переходный период. Выбор стран был обусловлен в том числе и наличием в высшей степени интересных материалов в виде страновых докладов и ответов респондентов на вопросы о судебных системах соответствующих государств, полученных от экспертов из Украины, Латвии, Болгарии и Польши в рамках реализации одного из проектов фонда ИНДЕМ.
Осенью 1960 года в престижном женском колледже Рэдклифф — одной из «Семи сестер» Гарварда — открылась не имевшая аналогов в мире стипендиальная программа для… матерей. С этого момента Рэдклифф стал центром развития феминистского искусства и мысли, придав новый импульс движению за эмансипацию женщин в Америке. Книга Мэгги Доэрти рассказывает историю этого уникального проекта. В центре ее внимания — жизнь пяти стипендиаток колледжа, организовавших группу «Эквиваленты»: поэтесс Энн Секстон и Максин Кумин, писательницы Тилли Олсен, художницы Барбары Свон и скульптора Марианны Пинеды.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
В рамках журналистского расследования разбираемся, что произошло с Алексеем Навальным в Сибири 20–22 августа 2020 года. Потому что там началась его 18-дневная кома, там ответы на все вопросы. В книге по часам расписана хроника спасения пациента А. А. Навального в омской больнице. Назван настоящий диагноз. Приведена формула вещества, найденного на теле пациента. Проанализирован политический диагноз отравления. Представлены свидетельства лечащих врачей о том, что к концу вторых суток лечения Навальный подавал признаки выхода из комы, но ему не дали прийти в сознание в России, вывезли в Германию, где его продержали еще больше двух недель в состоянии искусственной комы.
К сожалению не всем членам декабристоведческого сообщества удается достойно переходить из административного рабства в царство научной свободы. Вступая в полемику, люди подобные О.В. Эдельман ведут себя, как римские рабы в дни сатурналий (праздник, во время которого рабам было «все дозволено»). Подменяя критику идей площадной бранью, научные холопы отождествляют борьбу «по гамбургскому счету» с боями без правил.