Из-за елки выйдет медведь - [7]

После бабки в дверях вырос улыбающийся амбал. В руках он что-то держал.

— Совершенно уникальные дракончики, совершенно уникальные… Если их опустить в воду, они начнут сразу же расти. А если вынуть — опять станут маленькими. Совершенно уникальные дракончики… Кто заинтересовался, подойду, покажу дракончиков в деле.

Народ улыбался, когда торговец старательно проделывал водные процедуры с игрушками. Кое-кто даже купил. Все-таки, подумала я, это безобиднее, чем “иголки для людей со слабым зрением” или “микстура для похудания раз и навсегда”.

От станции — минут пятнадцать на автобусе, а там — шесть километров по проселочной дороге. Иногда подвозит кто-нибудь, но редко, почти все машины едут мимо, даже если пустые.

Я иду и смотрю на сосны, на темнеющее небо, на светлую пыльную щебенку под ногами. Слушаю, как она шуршит, как стрекочет влажная от вечерней росы трава, как пронзительно-монотонно звенят комары…

У бабушки к моему приезду всегда готов вкусный ужин и куча пустяковых историй: почем привозили молоко, где гулял вчера соседский кот, какую погоду обещали на выходные. Больше всего я люблю эти пятничные чайно-разговорные вечера, с бабушкиным кудахтающим смехом, с острыми, настоянными за день запахами сада, с мерцающими чувственными звездами прямо над нашим домом…

 

* * *

Народу в маленькую сторожку набилось довольно много. В душном воздухе плавают колючие шерстяные голоса мужчин, обсуждающие очередное подорожание бензина, и ситцевые, спокойные — женщин, посвящающие в тайну засолки огурцов. Я сижу в последнем ряду, прислонившись головой к прохладной стене. Меня немного мутит от жары и от всех этих голосов, так настойчиво твердящих о жизни, так беспокоящихся о ее благополучном ходе, так уверенных в ее необходимости. Я не согласна ни с одним из них. Я хочу, чтобы все они замолчали, исчезли, перестали существовать. Меня тяготит напористость повседневности, ее бездарное занудство и мучительная правота. Я встаю, чтобы уйти. Уйти куда-нибудь на пруд, тихо и бездумно посидеть на берегу, глядя на раздробленное водой солнце…

— Начинаем собрание! — склочным голосом тявкнула председатель, потрепанная стервозная тетка лет шестидесяти. — Во-первых, дороги…

— Во-первых, помолимся, братья и сестры! — низенький полный бородатый человек в рясе возник неожиданно, и оказалось, что сидел он совсем недалеко от меня. — Помолимся, братья и сестры, — вдохновенно призвал он.

Некоторые дачники робко встали, ожидая дальнейших указаний, молодежь захихикала.

Первой опомнилась председатель:

— Мы не в церкви, мы на собрании. Итак, дороги. В прошлом году собрали на это дело по двести рублей, вы знаете. Конечно, не уложились. Взносы, сами понимаете, придется повысить. В этом году — по пятьсот. Какие возражения?

— Не ту дорогу мостим, братья и сестры, — тихо сказал батюшка. — Не ту.

Он пробормотал что-то еще себе под нос, перекрестил собрание и сел. На несколько секунд летний воздух сковала вяжущая, как хурма, тишина.

— Второй вопрос — электричество. Товарищи, ведь это кошмар. У нашего садового товарищества долг — семьдесят тысяч. Правление настоятельно просит погасить всех свои задолженности. Имейте в виду — неплательщикам будем отключать!

Далее следовало еще несколько пунктов.

— У кого есть вопросы? — напоследок спросила председатель.

— У меня, — сказал батюшка, вставая. — У меня есть вопрос. Нельзя ли выделить средства на постройку маленькой часовни здесь? Деревянной, конечно. Где-нибудь в лесу...

— Лишних средств у нас нет, — отрезала председатель. — Кому надо в церковь, пусть едет в Нару. Так, все? Еще будут вопросы?

Отец Михаил появился на наших дачах в конце прошлого лета. Купил участок с маленьким зеленым домиком, зажил в нем тихо и незаметно, собственноручно выращивая дежурные дачные овощи.

Как-то я пошла побродить по лесу — это лучший способ ни о чем не думать и думать обо всем сразу — и наткнулась на человека в рясе. Он шел по тропинке, держа в руках маленькую елочку, и улыбался. Я подумала — у меня начались видения, как у отрока Варфоломея. На всякий случай одернула сарафан и отошла с тропинки в траву.

— Добрый день, — ласково сказало видение. — Вот, хочу вдоль своего забора елок посадить. А вы гуляете?..

Я кивнула.

— Хорошо здесь, правда? Лес, тишина. Наверное, таким и был задуман мир…

— Наверное, — согласилась я не слишком уверенно. — Хотя вряд ли…

Батюшка внимательно посмотрел на меня и, слегка поклонившись, пошел дальше.

Сразу же после собрания я подошла к нему.

— Вы не обижайтесь из-за часовни…

На террасе, нагретой за целый день солнцем, очень душно, сонно жужжит муха, пахнет свежим укропом.

— Мне кажется, в домах у священников должно пахнуть только ладаном, а у вас — надо же — укропом.

Отец Михаил смеется, наливает мне чаю, пододвигает сушки и вазочку с клубничным вареньем. Он служит в наро-фоминском храме, и там, в городе, у него квартира, но он хочет жить здесь, и зимой тоже. Была ли я тут зимой? Хорошо ли? Да, была. Мы встречали здесь с Ильей Новый год. Холодные салаты, жестокие удары курантов, промозглая ночь под одеялом. Запах промерзшего, забывшего о лете дома. Потрескивающий мотив больше дымящей, чем греющей печи. Запах снега на его равнодушных губах. Бледная больная разлука, вызревающая в еле тлеющем объятии.