Из тьмы - [23]

— Все! Завтракать!

Запылал костер, зазвенел крышкой большой медный чайник. Кружковцы со смехом расположились на зеленой травке. Кое-кто успел искупаться.

— Ну вот, теперь у нас действительно кружок: сидим-то кругом, — пошутил Ярославский.

— Вокруг еды!

— Полная коммуна!

Последняя фраза относилась к тому, что кружковцы сложили вместе все свои припасы.

— А вы слыхали о «романовской коммуне»?

— Нет…

— Ничего…

— Расскажите! — послышались голоса.

— Одни называют это событие «романовской коммуной», другие — «романовским протестом». Случилось оно в нашем городе в феврале 1904 года. Незадолго до того в Якутск из Иркутска прибыло несколько партий политссыльных. Слух об этом распространился среди революционеров, отбывавших ссылку в якутских улусах. Многие из них самовольно покидали места, отведенные им для пребывания, и отправлялись в Якутск, чтобы встретиться со вновь прибывшими товарищами — услышать новости, поделиться мыслями. А те, в свою очередь, расспрашивали «старожилов» об условиях якутской ссылки. Условия же эти были очень жесткими. Накануне революции царизм особенно злобно расправлялся со своими политическими противниками. Новыми циркулярами генерал-губернатора политссыльным запрещалось покидать пределы сел, на проживание в которых они были осуждены. Застав политссыльного в десяти верстах от места ссылки, полиция могла загнать его в другое, более глухое место с продлением срока ссылки. Вновь прибывшие ссыльные, среди которых оказалось несколько больных, были возмущены этими порядками. Они решили протестовать, но как?. После долгих раздумий пришли к следующему: запереться в доме якута Романова на Поротовской улице и не выходить из него до тех пор, пока генерал-губернатор не отменит свои чудовищные циркуляры. Ссыльные запаслись хлебом, мясом, маслом, мороженым молоком и дровами, забили окна и двери толстыми досками, вырыли вдоль стен блиндажи. Предвидя, что полиция может пустить в ход оружие, ссыльные добыли несколько пистолетов и дробовиков, более десятка топоров, кинжалов и якутских охотничьих ножей. Было их пятьдесят шесть человек…

18 февраля они послали местного жителя с пакетом на имя вице-губернатора. Требования их сводились к следующему: «Разрешить ссыльным свободу передвижения в пределах Якутской области, переписку и свидания; учитывая суровые морозы и дороговизну теплой одежды в Якутии, обеспечить их таковой». Заканчивалась петиция словами о том, что, вплоть до удовлетворения их требований, ссыльные считают себя вне распоряжений местных властей и, водрузив над домом Романова красный флаг, организуют свободную коммуну. Ответ на петицию был таков: если ссыльные в течение дня не разойдутся «по местам причисления», то к ним будут приняты строгие меры.

Над домом Романова взвился флаг — ссыльные заняли оборону. Днем и ночью коммунары ожидали нападения, но полиция почему-то медлила. Лишь 21 февраля вокруг коммуны была расставлена сторожевая цепь. Ссыльного Никифорова, который от имени коммунаров пытался послать телеграмму министру внутренних дел, арестовали…

Рассказывая, Ярославский внимательно поглядывал на слушателей. Уосук, как всегда, сосредоточенно смотрел прямо перед собой, Исидор машинально трепал ветку белотала. У Миши оживленно блестели глаза. Платон лежал на боку и глядел в землю. Казалось, что он и не слушает, а думает о чем-то своем. Обнаженный до пояса Максим, загорелый, словно вылитый из бронзы, время от времени вскидывал голову, присматриваясь к огромной грозовой туче, подымавшейся на западе. Все вокруг — и кусты, и трава, и воды Лены, и застывший над водой воздух — напряженно ждало. С другого конца острова доносился сдавленный плач птицы.

— До 27 февраля против «романовцев» полиция не предпринимала ничего. Над коммуной по-прежнему развевался красный флаг. Власти, по-видимому, считали, что у ссыльных вскоре иссякнут запасы продовольствия, и они сдадутся. Но вот к дому подошел полицмейстер и крикнул: «Требую разойтись. В противном случае применим силу!» Ссыльные ответили отказом. Оцепление усилило бдительность. Однако двое ссыльных, оставшихся за пределами коммуны, наняли пару лошадей, погрузили на сани десять пудов хлеба и других продуктов, привязали к дуге колокольчики и среди бела дня проскочили через полицейскую цепь к коммунарам. Полицейские приняли их за почту… — Понимая, что осажденные могут держаться долго, вице-губернатор приказал открыть огонь. Был убит один коммунар, несколько ранено. 7 марта, в восемь часов утра, после восемнадцатидневной осады, коммунары сдались, — закончил свой рассказ Ярославский.

Уосук вздохнул. Перед его мысленным взором трепетал на ветру красный флаг, чернели силуэты полицейских, светились внутренним огнем лица коммунаров. «Эх, если б я был там… — сбивчиво думал он. — Обязательно уничтожил бы мерзавца полицмейстера. Пусть бы и меня потом. Ничего».

— Когда же кончится мука народа! — с болью в голосе воскликнул Платон.

— Это время мы в силах приблизить, — тихо промолвил Ярославский.

— Как? Научите нас!

— Близок час революции, друзья. Народ обессилел от гнета и войны. Свобода подымет свой флаг там, в России, но она придет и сюда. И в Якутии зреют силы, способные изменить жизнь. Вы встанете во главе этих сил.