Из современной норвежской поэзии - [21]

Я по дороге иду, отпиваю глоток темноты,

он безмерен и тоску вмещает мою,

он неистов и вмещает тебя, мой друг.

РАННЯЯ ВЕСНА

Прошлогодние листья вьются

и подбитыми птицами

на голую, паром курящуюся

землю ложатся.

Есть и у сердца

упрямые листья на голых ветвях -

мир, что кружится и падает

сквозь оледенелый свет. 

ИЗ СБОРНИКА «НОЯБРЬ», 1972

Перевод Е.Чевкиной

УТРО

Склянка окна

наливается чистой водой

ясного света.

Так одиночество

пробудилось.

ЛЕТО

Здесь, обнимая одиночество твое,

среди двора

стареет лето,

ржавеет покосившийся сарай,

сосет из воздуха по капле

осеннюю сырую темень.

Все полегло

под тяжестью дремотной:

луговая тропа,

желтые скирды,

прясла

погружены

в дневное забытье.

"Есть лишь теперь..."

Есть лишь теперь.

Однако же я будущее помню:

себя старухой

среди таких же стариков и старух,

и как с тропинки прутик подымают -

прочистить трубку,

достают вязанье,

и как оно дремлет в руках, -

по осенней длинной аллее

остыли скамейки.

Но вот произносится слово -

оно,

как грузный пароход,

в виду чужих отвесных берегов

о суете портовой вспомня,

о невозвратной,

даст два свистка

и распугает чаек.

Чайки еще не скрылись,

но руки уже потянулись к вязанью

или к трубке.

СОБАКИ ОСЕНЬЮ

Они бегают, крутятся,

тычутся мордами

в каждый камень,

словно в тайную дверь, за которой

кто-то живет,

замурованный в непогоду,

серый туман выдыхая.

Они находят оглодки костей,

тех, что нежились в недрах

теплой плоти,

на земле отдыхали, к стволам прислоняясь,

дней паруса

над землей подымали, как мачты, -

но упали,

и время их изглодало.

Сплошь усыпали землю сухие листья

и белые кости...

БЕЗМОЛВНЫЙ

Он молчит.

Жизнь говорит за него

теплыми ядрышками каштанов,

мертвым шорохом листьев

в аллеях,

муками пленных зверей

в зоопарке,

или - книжной мудрости белой скорбью,

дрожью тонких стрел одиночества

в мишенях лиц,

или в кафе запустеньем кофейных чашек

и грязных тарелок,

или в трамвае черной кондукторской сумкой:

щелк - и готово!

А повсюду сон,

обывательства сонное зелье

от бессонницы мирозданья.

"Еще деревья кутаются в листья..."

Еще деревья кутаются в листья -

так, выскакивая

из ледяной воды,

дрожа, заворачиваются

в пушистые халаты, -

но не согреться в прожелти больной,

в кроваво-красном страхе.

Скоро их обглоданные остовы

осенним смертным плясом

на мутном небе ноября,

на аспидной доске ночного ливня

напишут,

так что бог один

прочтет издалека

и на ухо нашепчет

не знающим, откуда этот шепот,

не знающим о деревянной крестовине

в траве пожухлой

на камнях холодных.

Так же ли вечен срок людского сердца,

как веток коченеющая боль?

"Белые халаты..."

Белые халаты

входят в комнату

и выходят,

то пыль сотрут,

то принесут цветок.

Для нас - ни лета,

ни паруса в устье фьорда, -

белый холод зимы,

снеговики снуют

в сумраке нашем.

СТАРУХА

Мне-то чего ожидать?

Чтобы хлебы

в печи испеклись?

Чтобы сливки

скисли в дежке?

Нет - я жду иного,

чему и названья не знаю.

Постылых дней череда -

стены долгого подземелья,

сквозящего пятнышком света

вдали -

не туда ли дорога моя?

Дочки мои, сыновья -

далеко позади,

оглянусь ли на их обыденную борьбу -

так из клетки глядит

обессилевший ястреб -

а прежде и я воевала...

Сколько раз еще на моем веку

солнце взойдет

и сядет?

Вот я трогаю тишину,

только в ней остается немножко

несказанного...

ЗИМА

Вновь лицо земли

бело от мыльной пены.

Как еще долго ждать,

покуда лезвие

вернет ему зеленый блеск и юность...

НОЯБРЬ

У этих дней

на пальцах снег,

а под ногтями грязь.

Под черными ногтями ноября

кишит дневная нечисть:

они - с подвальными замками

на тонких шеях,

они - ведомые бездомьем

беглецы...

ГОРОД

Виденье города

еще живет в тумане,

где ищет мысль

забытых переулков.

Шершавые ели,

словно печные трубы,

струят зеленый дым

над кровлею земной.

ИММАНУИЛ КАНТ

Чайка летит

с рыбиной в клюве,

ибо иного не знает.

Было б и людям

куда как проще,

двигай ими

единая сила.

Но разуму их,

сопряженному с разумом

изначальным,

видны под водой

города,

в сумрачных душах

вздымаются башни.

Биенье красоты

одушевляет камни их желаний,

и высятся дома

непостижимо

на априори первозаветном:

делай как должно

то, что ты должен сделать,

как бы помысел твой ни смущали

пустые соблазны.

ДЕРЕВЬЯ В БОЛЬНИЧНОЙ АЛЛЕЕ

Они сюда прокрались

из лесов,

из тишины

весеннего болота,

где грустный ветер

гладит мокрые мхи,

и окружили наш дом

полицейским кордоном.

И в бессилье позора

сдаемся мы -

преступники от веку,

и горечь наших дней

в их руки предаем. 

ДОМ

Дом этот

в воду глядится.

Кто он - девушка

или старуха?

Ветер не отвечает,

но, взъерошивая

окрестные кроны,

думает:

«Так ли уж это важно -

мы достаточно знаем друг друга,

чтобы уснуть в обнимку...»

ИЗ СБОРНИКА «ПРОХОД ЗАКРЫТ», 1973

Перевод Н.Киямовой

МАРК ШАГАЛ

Все раздаю

что напела мне скрипка

в сумраке

улочек-струн

Ложусь ничком

на холодный снег

Возвращаю избы

с жарким светом икон

отдаю все что вырвал

у бедной жизни

Лошадь и клоун

порукой тому

что музыку

я возвращаю Печали

она родилась

в сиротливых кронах

под стоны ветра.

ТРОЛЛЬ

Мне всегда нравился

тролль из сказки,

великан, упрямец, никто ему не указ.

Сгреб в охапку принцессу

и ржет, что твой жеребец.

А уж простаком прикинуться -

это он мигом,

будто набросил плащ-невидимку.

Раз, и нет его, злого тролля,

сгинул средь каменных россыпей,

лишь глаза голубеют, а в них -

детское любопытство.

"Выстрел в Белфасте..."

Выстрел в Белфасте.

Расстреляно