Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала - [58]

Разведчики тремя группами сидели, метрах в двадцати друг от друга. Сначала их обстреляли из «мух» (ручных гранатомётов. — Ред.). В каждую группу боевики, скорее всего, сделали по одному выстрелу из гранатомёта. Ведь когда рядом разрывается заряд, человек попадает в прострацию. Это не контузия, но в течение нескольких минут с человеком можно делать всё что угодно.

Если бы наши ребята с соседней высоты сразу же туда пошли, как бой начался, всё равно они не успели бы. Но под перекрёстный огонь боевиков попали бы они точно. Ко всему ещё огромное количество мин. Напичкано ими было всё.

На первый взгляд, когда с горы смотришь на равнину, кажется, что это недалеко. А на самом деле идти по времени надо прилично, больше часа. Потом наши ребята всё-таки ходили на место боя. С одной горы перешли на другую, по ней прошли и вышли по ручью. В ту зиму снег был по пояс, рыхлый. Когда идёшь нагруженный, то постоянно проваливаешься по пояс, дыхалка забивается. К себе на базу они только к вечеру вернулись.

На следующий день, 22 февраля, на другой стороне высоты наши бойцы нашли разгрузки раненых боевиков, места их остановок, банки из-под прибалтийской тушёнки, сгущёнки. Были там и цинки (оцинкованные коробки для хранения патронов. — Ред.). Самое интересное, что серии совпадают с нашим боекомплектом. Вот и думай что хочешь…

Батареи у раций начали садиться. Еда закончилась. Что-то случилось с рукой у нашего ГУИНовского фельдшера из Майкопа. От какой-то занозы рука у него очень сильно распухла, а врач нашего отряда находился на соседней высоте. Мы собирались вести фельдшера туда, чтобы врач вскрыл его воспалённую руку и как-то её очистил. Но потом прикинули — восемь часов туда, восемь — обратно. За день не управиться. Поэтому и не пошли.

Как раз тут к нам залетел какой-то шальной вертолёт. Мы обрадовались — думали, нам продукты привезли. А он сбрасывает нам десять ракет для ракетной установки ПТУРС нашего артрасчёта. Наш «лепила» (на жаргоне — врач) обрадовался, запрыгнул в вертолёт и умчался.

Еда совсем закончилась. У себя мы нашли палку заплесневелой колбасы. Варили её несколько раз, и «бульон» этот пили. Ещё мы в ручье, который был под высотой, гранатами заглушили четыре маленькие рыбки, горную форель. Оповестили соседей с другой высоты об этой своей радости. Те тоже было пошли с гранатами на «рыбалку», но ничего не поймали.

Сидение на горе закончилось 28 февраля. У нас был всего один день в Урус-Мартане, чтобы помыться и поесть по-человечески. И тут прошла информация, что боевики просачиваются в населённые пункты Алхазурово и Комсомольское. Нас перебросили туда, и для нас начались самые страшные бои за всю Вторую кампанию.

Комсомольское. Хроника штурма

Комсомольское мы прочёсывали первого, второго и третьего марта. Наш отряд шёл вдоль реки Гойты. Слева шли бойцы 33-й бригады Внутренних войск из посёлка Лебяжье под Петербургом, а справа — Внутренние войска из Нижнего Тагила. Бои пока не начались, но боевики уже начали встречаться на пути. В один из этих дней видим — двое боевиков в гражданской одежде издали нас увидели и стали убегать. Один сумел уйти, а другого мы завалили. Несмотря на гражданскую одежду, сразу было видно, что это не мирный житель. Лицо у него было землистого цвета, как у тех, кто всю зиму просидел в горных пещерах без солнца. Да и по виду он был явный араб. У главы администрации Комсомольского потом спросили: «Ваш человек?». Отвечает: «Нет». Но за этот случай мы от начальства всё равно получили нагоняй: «Да вы что это? Устроили, понимаешь, тут стрельбу без причины!».

Пятого марта на другом берегу Гойты бойцы СОБРа из Центрально-чернозёмного региона, те, что шли вместе с нижнетагильцами, вступили в бой и понесли первые потери. Были у них и погибшие. В тот день и нас в первый раз обстреляли, и мы получили приказ отходить.

Шестого марта у соседей справа снова появились потери. Сложилась такая обстановка, что они даже не всех своих погибших смогли забрать.

В первой половине дня шестого марта мы провели небольшую операцию не в селе, а в лагере жителей. К этому времени их из Комсомольского уже вывели. Они стояли лагерем за селом метрах в двухстах. Ещё дальше, у перекрёстка дорог, стоял наш блок-пост, и в вагончиках расположился штаб — от Комсомольского метров шестьсот.

Офицер по спецоперациям дивизии Внутренних войск «Дон-100» мне говорит: «Есть информация, что в лагере мирных жителей есть раненые боевики. Но забрать мы их, наверное, не сможем. Да и руководство моё не горит желанием это делать. Если сможешь, то давай».

Я беру с собой пэпээсников (ППС, патрульно-постовая служба милиции. — Ред.) и говорю: «Давайте сделаем так: мы блокируем, а вы их забирайте, и потом вместе выходим обратно». Врываемся внезапно в лагерь и видим, что на одеялах и матрасах лежат раненые с характерными землистыми лицами. Выдернули мы их очень быстро, так что население не успело среагировать, иначе устроили бы обычную в таких случаях демонстрацию с женщинами и детьми.

После этого прорвались мы к мечети. Она стояла в самом центре Комсомольского. Тут нижнетагильцы просят меня остановиться, потому как они продвигались с большим трудом, а нам с ними надо было держать одну линию.