Из разговоров на Беломорстрое - [24]

— Не согласен, не согласен, — быстро заговорил Елисеев. — А трагедия? Где же трагедия?

— Какая трагедия? — спросил Абрамов.

— Мир, это — трагедия. История, это — сплошная боль; это — постоянная вещая тревога души…. Бытие, это трагическая поэма.

— Но чтобы быть трагическим героем, надо действовать.

— Однако, кто познал тайну противоречия, тому противно действовать.

— Действие придет само собой! Вы только не сопротивляйтесь.

— Это — другой вопрос.

— Итак, вам оставляется ваша трагедия. Будьте только в своей трагедии — деятельными… Товарищ фокстротный романтик! В вашем техническом энтузиазме я не боюсь фокстрота, хотя он и порождение гнилой буржуазии…

— Вовсе нет, вовсе нет!… - перебил тот Абрамова. — Гниение тут ни при чем. На Западе все гниет. Наука и техника тоже гниет, а мы ей тем не менее учимся… Да потом теперь уже поздно ханжить о фокстроте… После недолгого аскетизма в этой области, когда фокстрот запрещался и за него чуть не высылали, — теперь фокстрот завывает и млеет своим певучим и расхлябанным развратом по всей святой Руси, в каждом доме, в каждой квартире, на каждой площади… Нет ни одного ресторана, ни одного учреждения, ни одной семьи, где бы его ни играли или ни танцевали… Суровый коммунизм великолепно уживается с негритянским лупанарием! И это великолепно! Это — сильно! И утешительно! Изящно!

— Постойте, постойте… — замахал на оратора руками Абрамов. Постойте… Слишком много перцу… Ваш соус слишком переперчен… Я вовсе не против фокстрота… Я только боюсь за судьбу вашего энтузиазма… Вы не боитесь?

— Я не боюсь!

— Но все же за этим последите… Ваш фокстротизм интересен нам лишь в смысле энтузиазма… Оставьте фокстрот у себя, как он есть. Я препятствовать не буду… Но нам отдайте ваш энтузиазм… Если ваш энтузиазм не пострадает, то… фокстротируйте себя хоть до упаду…

— Но мне нужна комедия…

— Комедия?

— Да! Чистый энтузиазм слишком суров и аскетичен. Его нужно подправить… улыбочкой, смешком, хихиканьем, гримасой…

— Я думаю, что, в конце концов, не худо… В вашем изображении тут есть нечто, простите меня, телячье…

— По добродушию?

— По беспомощности…

— А иначе не будет энтузиазма…

— Ну, я согласен, — весело говорил Абрамов. — Лучше энтузиазм с последующими Соловками, чем ровное и пустое делячество с нормальным премвознаграждением… Товарищ Харитонов! Вы — фашист. Вы воскрешаете феодальную наивность. Вы — мой самый опасный, злейший враг. И вот, этому злейшему из всех тут выступавших ораторов я преподам самый добродушный, самый невинный из всех моих советов… Я согласен на ваш организм! Слышите ли вы, товарищ Харитонов? Это не так просто случается, что я, защищающий интересы советской власти, именно в целях этой защиты прощаю вам весь ваш фашистский анти-техницизм. Но — с одним условием, с одним дружеским советом. Будьте последовательны в своем органицизме… До сих пор вы, главным образом, только говорили. Но ведь это же только эстетство, в особенности в сравнении с самим содержанием вашей отнюдь не-эстетской философии. Надо осуществить победу организма над механизмом! Надо на деле показать, как можно человека освобождать от его порабощения машиной. А сделать это можно, только тогда, когда вы сделаете человека хозяином машины. Да, товарищ Харитонов! Сделайте рабочего хозяином машины. Для этого большинству надо иметь твердые социально-политические убеждения. Для вас же достаточно быть только последовательным с самим собою. Ведь для вас кустарничество, это — идеал? Но кустарь работает только на себя… Устраивайте же нашу жизнь так, чтобы работающий работал только для себя… Хотя это еще и не все, но для вас и притом от вас — покамест это вполне достаточно. Но только — будьте последовательны и не ограничивайтесь фразой.

— Но я — филолог… И я — человек… — с некоторой улыбкой говорил Харитонов.

— И потому вы любите слова? — без всякого недоброжелательства спросил Абрамов.

— Да, я люблю слова! — с живостью ответил тот — Я люблю слова! Слова, это-тоже дела. Слова часто сильнее дел, глубже и действеннее дел. Слова человека, это — сам человек. Слова жизни — сама жизнь, но только уже осознанная, понятная, выраженная жизнь… Я люблю выражение жизни, выражение хаоса. Слова — изваянная мудрость жизни Я хочу хаоса, люблю хаос и-я люблю слова…

— А царя вы тоже любите?

— Царя?

— Ну, да, царя! Ведь это тоже выражение жизни и тоже, если хотите, изваянное (во всяком случае созданное железом и кровью), да в конце концов если и не мудрое, то и не глупое.

— Поликарп Алексеевич, — отвечал Харитонов без тени смущения — Вы сейчас как будто обвиняли меня в феодализме… В эпоху феодализма цари и короли довольно-таки бессильны, бесправны и ничтожны…

— Да, а в эпоху фашизма их часто и совсем не бывает, но от этого не легче.

— Значит дело не в царе.

— Значит, дело в том, чтобы вы поменьше говорили и побольше делали.

— А это не будет еще хуже?

— Нет, это будет лучше Когда вы реально столкнетесь с передачей работающему его продукта, вы сами убедитесь в правоте коммунизма… Я уверен, что если вас держат в живых и дают вам ответственную работу, то только в надежде на вашу искренность в последовательном проведении в жизнь ваших же собственных взглядов.